ОЛБРАЙТ: Чем вам больше всего запомнилась Кейси?
МИССИС СТАРСИЯ: У нас живут две борзые собаки – мы спасли их, забрали с собачьих бегов во Флориде. Кейси их так любила! Всегда поиграть приходила. И разговаривала с ними подолгу, вела настоящие беседы, словно те понимают, что она говорит. Кейси была очень радостной девочкой.
ЧИЗМАР: Как вы теперь относитесь к прогулкам в темное время суток около собственного дома?
МИССИС СТАРСИЯ: Долгое время после того, что случилось, я вообще не выходила из дома одна – ни днем, ни ночью. Теперь уже как-то успокоилась. Хотя все равно жду мужа, если надо выйти куда-то после наступления сумерек. Мы установили ограждение на заднем дворе, чтобы не нужно было выгуливать собак. Теперь они бегают вволю. И мусор теперь выносит муж.
ОЛБРАЙТ: Ты впервые согласилась пообщаться с прессой после того, что произошло вечером девятого сентября. Почему ты передумала и решила заговорить?
МИСС РИГГЗ: Тогда за меня решили родители. Нас тогда просто завалили просьбами об интервью, и они опасались, что это для меня чересчур. А еще они не хотели, чтобы какие-то мои слова спровоцировали преступника. Этого они до сих пор боятся.
ОЛБРАЙТ: Ты не думаешь, что он может за тобой вернуться?
МИСС РИГГЗ: Иногда опасаюсь, но тут я доверяю полиции. Они молодцы. Я знаю: они следят, защищают меня и мою семью.
ОЛБРАЙТ: Что тебе больше всего запомнилось о нападении и том человеке?
МИСС РИГГЗ: Он был… какой-то не такой. За все то время он не издал ни единого звука, только дышал. А глаза, которые я увидела сквозь прорези в маске, были мертвыми, совсем ничего не выражали. Я до сих пор их порой во сне вижу.
ЧИЗМАР: Назови что-то одно, связанное с Кейси, о чем ты скучаешь больше всего.
МИСС ХОЛТ: Одно – слишком трудно, назову два. Во-первых, не хватает ее улыбки. Она никогда не улыбалась неискренне или делано. Только по-настоящему. На искренность улыбки Кейси можно было рассчитывать, не сомневаясь. А второе – ее щедрость. Она всегда делилась последней жвачкой из пачки, всегда.
О страшной новости двумя днями позже мне сообщил отец. Я долго потом бродил, пытался осознать смысл происшедшего; тем же вечером поговорил с Карли, и она восполнила все недостающими деталями.
Накануне поздно ночью отец Наташи Галлахер выскользнул из постели – тихо-тихо, чтобы не потревожить спящую жену, обулся и тепло оделся. Из дома он вышел через сдвижную дверь, в лес пошел с фонариком. Дойдя до места, где обнаружили тело дочери, бросил фонарик на землю и вынул из кармана зимней куртки револьвер тридцать восьмого калибра. А потом сунул ствол себе в рот и нажал на спусковой крючок.
В первую пятницу марта я съездил в Эджвуд и провел день дома с родителями. У них скопилась целая пачка моей почты, которую почтовое отделение не перенаправило мне по непонятной причине, а еще отцу была нужна помощь – починить водосток, большой кусок которого сорвало с крыши недавней бурей. Когда мы сделали работу и вернулись в дом, мама уже приготовила для нас кружки с горячим шоколадом и поставила на обеденный стол. Мы месяц не виделись, и было здорово просто сесть и поболтать; очень мне не хватало наших посиделок. А еще не хватало их родных лиц. По телефону мы говорили несколько раз в неделю – обычно после ужина, когда они устраивались рядышком смотреть телевизор в цоколе. Но по телефону – это не то… Дом выглядел спокойнее, чем обычно. Перед отъездом я сунул нос в свою бывшую комнату. Отсутствовал я всего ничего, а комнату уже переделали в гостевую спальню. Без моего рабочего стола, книжных полок и постеров на стенах там было пусто и уныло.
Сразу после пяти мама объявила: пора готовить ужин. Заверив ее в третий раз, что я совершенно точно не могу остаться, я обнял родителей и отправился по своим делам. Потому что существовала и третья причина, по которой я приехал в Эджвуд в тот день, и причина эта находилась на Сороковом шоссе.
Когда я свернул на парковку к «Джованниз» незадолго до полшестого, в свете фар плясали снежинки. Поспешив войти, я сомневался, что пришел первым.