Во-вторых: хороший литературный вкус, чутье, способность самостоятельно различить интересное в потоке рукописей — это встречается довольно редко. Особенно когда у профессиональных читчиков глаз замылен, а личного интереса и азарта отловить новую яркую книгу неизвестного еще автора — нет такого рефлекса. Так что нередки случаи, когда знаменитые книги поначалу долго валялись в издательствах и безуспешно перемещались из одного в другое. Годами бывало.

Кстати о птичках: книга настолько кассовая, какой была в 1993 году «Легенды Невского проспекта», к моему изумлению и непониманию, в течение полутора лет отвергались полусотней издательств — буквально всеми различимыми, которые тогда были в России. Все в один голос уверяли, что сейчас покупают только американские боевики и фантастику, на русские книги нет спроса вообще, и предлагали сразу договор и аванс за американоподобную халтуру, якобы переводную. И лишь «Вагриус» решил составить сборник из разных рассказов, включив кое-что из «Легенд», не обращая внимания на мои заверения, что эта фигня не пойдет. Она и не пошла, плохо пришлась и плохо продавалась. И только маленькое, никому не известное питерское издательство «Лань» приняло книгу как есть, без всяких пожеланий и редактур, и тогда она полетела стольниками, стотысячными тиражами то есть, и встала на первое место в рейтингах, критика была бурная и больше хвалебная, и ее тогда читали все. Бывает.

А уж это, заметьте, по форме — обычная ироническая проза, сатирическая, юмористическая, физиологическая, повествовательная, легкая в чтении, ничего такого сложного, неожиданного и трудного. М-да.

Третье: вы напишете хорошую книгу — но ее могут элементарно не понять. Не увидят там сложности и глубин ваших, не заметят мастерства вашего. Ну не въедут! Вот вышел «Герой нашего времени» — и все сплошь его полили. Аж не верится — ослепли, мозги отсохли?.. Была одна восторженная рецензия — Булгарина, и одна в общем положительная — Белинского. Против полутора десятков тупой фигни, начиная с императора Николая I и кончая всеми как либералами, так и державниками.

Был гениальный советский писатель Морис Симашко. Мы о нем уже упоминали. Он ведь и книги издавал, и даже стотысячник у него был, и в московских издательствах тоже, и в «Новом мире» когда-то раз печатался. А — вот не вошел в «обойму», с которой носятся критики. Не «вращался». Жил в Алма-Ате, переводился по миру, национальные кадры ему завидовали. В 90-е уехал в Израиль, в начале 2000-х там умер. Вот и вся слава. А уж он заслужил, он заработал.

Или. Живет сейчас в Петербурге замечательный писатель Александр Покровский. Бывший флотский офицер, подводник, служба на северах, куча автономок. Книги «Расстрелять» и «Расстрелять-2». Остальные не так, хотя и фильмы по ним были; но эти — шедевры! Жесткая короткая и очень короткая проза. Флотская, мужская, жесткая. Юмор непередаваемый, стиль просто блестящий местами, познавательно до дрожи. Хохот неудержимый! Фразы влипают в память. «Комдив повис на своем скелете, как шинель на вешалке, временно утеряв интерес к продвижению по службе». «Фуражка вращалась на шишке, как сомбреро на колу». «И замполит улетел в люк, выпучив глаза, как ночной лемур». Матерные фразы цитировать не буду. Жизнь подводника без мата не существует, сами понимаете.

Для критики он не существует. «Не вращается». Не делает плавательных движений в литературной жизни. Здоровенный красивый мужик. В гробу он их всех видал. Так конечно.

А четвертое, дорогие друзья, существует зависть. И писательская ревность. Если кто-то пишет лучше тебя, преуспел больше тебя — у собратьев происходит разлитие желчи и в животе поднимается мировая тоска.

Про зависть надо понимать. Человеку свойственно стремление к самоутверждению. Это социальный инстинкт: занять как можно более высокое положение в своей группе и своем социуме. И он имеет два аспекта: позитивный и негативный. Один — это стать значительней и выше всех. А второй — опустить всех ниже себя. Потому что это относительно: меришь себя-то относительно других.

А самая жестокая и беспощадная борьба — внутривидовая. Потому что президенту и олигарху ты явно не конкурент. Но уж промеж собратьев — шалишь! Тут ходьба по трупам — нормальный вид спорта.

Вот пролетарий из пролетариев — это актер. У него нечего продать, кроме себя самого. Он, его фактура, тело, лицо, голос, талант. А конкуренция на хорошие места и роли страшная! Какая там ревность, какие интриги, какое подсиживание друг друга, какие трагедии самолюбий — это ж непосвященным трудно себе представить! Там сожрать конкурента — святое же дело, аж хруст стоит! Как шла по головам великая Сара Бернар! Ну и вообще — вспомним хоть «Театральный роман», там еще все приличия соблюдены в изложении.

Здесь вы, если хотите понять, должны отбросить гуманистические иллюзии, привитые школой и русской классикой. Вы должны въехать в психологию, в сознание и подсознание, а это весьма мутная среда.

Вот Евтушенко. Слава его в 60-е годы была беспрецедентна, да и потом до конца Советского Союза по инерции. На его вечера попасть было невозможно. Его книги купить было невозможно. Он собирал стадионы! Он объездил с выступлениями весь мир, его принимали мировые знаменитости и дружили с ним, его президент США с госсекретарем принимал лично — никто больше этой чести не удостоился. И. Он многим помог. Тому же Бродскому помог. А под конец жизни он составил огромную, в пяти томах, беспрецедентную, «Антологию русской поэзии». И похоронить себя завещал в Переделкино, рядом с Пастернаком.

И что? И в нынешних изложениях советской послевоенной литературы его почти что нет — ну, присутствует наряду со многими еще. И все это усыпалище пребывает в тени раскидистого дуба Бродского — Бродский как зонтик над всем пространством советской поэзии раскинулся. Он не сам раскинулся — его раскинули. Я ничего сейчас абсолютно не имею против Бродского! Но он не сам. И все было не так. И Евтушенко — а равно многие еще, которые печатались и были знамениты и даже — страшный грех! — преуспевающи, они отнюдь не насаждались официально, отнюдь не вменялись партией в обязательный список изданий, не занимали секретарских мест. Их и критиковали жестоко и несправедливо, и зажимали, и жизнь портили, — но все же давали дышать и работать. Но все неудачники, все обойденные, все недобравшие успеха — тихо ненавидели. И при смене власти, после смерти — тусовка стала кусать, а поклонники состарились и поумирали, такое дело.

Особенность русской литературной жизни — сочетание трупоедства и некрофилии. Русской литературной тусовке, критикам и литературоведам вкупе с ориентирующейся на их мнения гуманитарной интеллигенцией, свойствен позорный порок. Простите за некорректную прямоту. Они склонны перепланировать кладбища и менять памятники на могилах и сами могилы местами. Постфактум они обожают по своему усмотрению и разумению переписывать историю литературы. Причем если одним сооружают мавзолеи, то другие могилы норовят обгадить, дать зарасти травой или вовсе выкинуть покойников за ограду. Милейшие люди. С живыми за это сажают. А покойники молчат, а современники уходят в мир иной.

Господа. Два главных события в России в ХХ веке. Это революция с Гражданской войной и Великая Отечественная. И если попытаться выбрать только одного поэта из ХХ века России — это будет Владимир Высоцкий. Он первый. Он самый народный, самый любимый. Слава его в стране непревосходима. Ни у кого и близко такой не было и не будет. Но до сих пор — до сих пор! — официальная критика относится к нему не то уже чтобы свысока, но как к чужому. Он вошел в поэзию, в жизнь русского народа — с улицы, из воздуха, с магнитофонов и гитар. Но официальная критика его уничижительно игнорировала при жизни — и старается обращать на него меньше внимания и сейчас. Высоцкий на вершине Олимпа — но этот Олимп любви и культуры народной находится как бы чуть-чуть не в том измерении, не в той системе критериев и ценностей, что Олимп литературный, на вершине которого разместили Бродского.

А главным стихотворением ХХ века остается «Жди меня» Константина Симонова. Стихотворения более знаменитого и более значимого, более важного и отвечающего чаяньям сердца человеческого, в ХХ веке на русском языке написано не было. И вот в новой России официальное литературно-критически-тусовочное мнение не может простить Симонову его Сталинские премии, тот фавор, в котором он находился. При том, что. Он с мальчишества был воспитан в советской идеологии, он был честным патриотом, он искренне верил в Советскую Власть и Сталина — это было вполне типично для его поколения, его слоя. Ему было 29 лет, когда кончилась война, и он всю оставшуюся жизнь понимал и чувствовал, что он так и остался там, на войне, тогда он прожил все свое главное.

Успех к нему пришел огромный, и быстро, у него были и блага от правительства, и любовь народа. Зад никому не лизал, патриотизм его стихов был искренний. И в точку попал, и ко двору пришелся. Ну, а потом стали мстить за успех. За востребованность таланта. Поносить и унижать после смерти стали. Хотя его поэзия — вся от «Завещания» Лермонтова, ну и киплинговские мотивы найдутся, что ж плохого. Вот есть и такой вариант.

Солженицына объявили автором великой прозы «Один день Ивана Денисовича». Хотя это проза вполне заурядная, и метод социалистического реализма чистенький, только идеологически под другим углом. А Варлама Шаламова не только не печатали — ну, крут больно, — но и не говорили промеж собой, какой это большой писатель; а ведь он таким был.

Успех Гладилина, Аксенова, Казакова, Балтера — это успех заслуженный и сразу. Но — надо было, чтоб Катаев напечатал тебя в «Юности». Вкус вкусом, ан не каждому удавалось попасть.