Качество текста неотъединимо от материала, задачи, угла зрения. Гениальный рассказ Казакова «Проклятый север» — импрессионизм, ни о чем, нет сюжета, два друга-моряка пьют в отпуске в зимней Ялте. Но в нем столько всего! — долго пересказывать было бы.

На практике — примерно так. Ты подчиняешь главной задаче все: отбор материала, тональность, стиль, композицию, все. И тогда может оказаться, что для сильнейшей книги тебе ничего не нужно, кроме памяти, честности и владения языком на уровне образованного человека. Все! И получается «Воспоминания о войне» Николая Никулина — лучшая на мой взгляд книга о Великой Отечественной.

Ну — совершенный ежик лучше уродливого льва.

…Итак — наша курица снесла совершенное яйцо и стала гордо кудахтать, предъявляя миру свое творение. Она рассчитывает на заслуженный успех. Она будет горько разочарована.

Успех — это трубы, фанфары, белый конь и ковровая дорожка. Сейчас. К тому времени Мольер имел полную возможность убедиться, что слава выглядит совсем не так, как ее себе обычно представляют, а выражается преимущественно в безудержной ругани на всех углах. Цитата.

Страус удивится этой горошине, малиновка запрезирает за бесцветность, ворона укажет на безответственное отсутствие гнезда. Зато расхвалит лисица, которая при первой возможности сопрет его и съест. Вот такова литературная жизнь.

В теории как? Живи по уставу — завоюешь честь и славу. Если ты написал хорошую книгу — ее заметят критики и читатели, выделят, похвалят, напишут хорошие рецензии, книгу издадут большими тиражами, выдвинут на премию, наградят, переведут, ты станешь заслуженно знаменит и уважаем. Радостно трубя, Козлевич мчит приезжих в Дом крестьянина.

Дамы и господа. Всем нам часто приходится слышать, что в литературе места всем хватит. Увы — вынужден вас разочаровать. Это не так. У киллеров девяностых была пословица: «В земле всем места хватит». Цинично, но правда. Но литература — это не земля. В нашем сознании, в сознании публики, в читательском сознании — количество писателей ограничено. Вот, условно говоря, емкость американского рынка русских художников — десять человек. Больше просто не востребовано. И чтобы одиннадцатому войти — он должен вытеснить одного из прежних десяти. Ну не безгранично пространство нашего внимания, памяти, времени и кошелька, наконец! Всех не перечитаешь! И на объективном уровне — в литературном мире, а хотите — можно сказать «в литературном рынке» постоянно кипит борьба. Все хотят быть в центре круга. И никто не хочет вылететь с края круга вон, в невостребованность, в незамечаемость.

В литературе нет места всем. В литературе, как и везде, выживают и остаются победители. Победители в борьбе за внимание и любовь читателя и критика, за кошелек покупателя, за бумагу и машинное время типографий. Ну представьте себе, что писатели — все, все люди. И кто читает, кто востребован? Жизнь производит жесткий отбор.

И горе в том, что отбор в литературе не всегда происходит по качеству написанного. А часто — по созданной репутации. По имиджу то есть, а не по сути. Это необходимо понимать и учитывать. Об этом почти никогда честно не говорят.

А как насчет посмертной славы? Как насчет неизвестных гениев? Насчет затравленных талантов? А что делать с торжеством посредственности, которая всегда старается занять все командные высоты — от первого секретаря Союза писателей СССР и министра культуры до распорядителей всевозможных грантов, премий и комитетов? А слепота современников и пошлый вкус толпы?

Талант и успех, как хорошо и давно известно, связаны отнюдь не простой и честной связью. Что куда как естественно. Талант есть мало у кого, а быть знаменитыми и богатыми хотят все. И история, как взволнованный Некрасов, потрясая рукописью «Бедных людей», явился к Белинскому с восклицанием: «Новый Гоголь явился!» — это та сказка о Золушке, которая как миф на одном конце коромысла уравновешивает горестную практику. То есть насчет Некрасова с Достоевским считается это правда. Но рассчитывать на такую правду невозможно.

Вот в семидесятые годы, глухой застой, был удивительный случай. Ташкентская школьница вчерашняя Дина Рубина прислала в знаменитую «Юность» свою первую повесть. Рубину никто не знал. Повесть всем понравилась, и ее быстро напечатали — из самотека. Учтите еще нетитульную национальность автора в те времена: не приветствовалось отнюдь.

Вот — честно, сразу, само! Написала — послала — прочли — понравилось — напечатали. Известность.

Бывает? Бывает. Но почти всегда бывает наоборот. Потому что самотек отпинывали не читая, еврейские фамилии рассматривались как уже препятствие, очереди на публикацию уже принятых вещей были годами, а все живое душилось на корню. Однако. Иногда нужен процентаж новых имен и даже пример национального разнообразия. И милая, простая, чисто написанная и — абсолютно невинная и фильтрующаяся сквозь все ограничения и указания повесть Рубиной вскочила в номер. А это было — уже ого! «Юность»! Знак престижа, огромный тираж, всесоюзная известность сразу.

В те же годы уехали Кузнецов, Бродский, Гладилин, Солженицын, Галич, Довлатов, Аксенов, Некрасов… И не печатали ни Лену Шварц, ни Шаламова, ни много кого еще. И мое поколение в общем давилось, спивалось, кончало с собой, деградировало… Так что кому поп, а кому и в лоб. Ну, конечно, — тоталитаризм, идеология, СССР. И вот однако.

Мы сначала поговорим об общих законах и тенденциях, а потом уже затронем российскую специфику.

Во-первых, новое воспринимается с трудом. Не похожее на привычное — прежде всего вызывает мысль, что это неумело, неправильно, как-то не так. Давно отмечено умными людьми: чтобы новое было воспринято нормально, не отторгнуто с ходу — оно должно быть по форме в основном традиционно. Вот довести традицию до совершенства — такое воспринимается лучше всего — и критикой, и читателем. Вот писать, как все привыкли, в ту же струю — только чуть-чуть лучше. Это поощряется.

Вспомним, коллеги, что «Руслана и Людмилу» пушкинские критика радостно вознесла — это было в русле мощной традиции, проложенной великим Жуковским. А первые главы «Евгения Онегина» были встречены в основном прохладно и с разочарованием: мы-то надеялись, что талант разовьется, а Пушкин-то наш пишет какой-то примитив бытовой, какая ж это поэзия, эх…

Так что если вы забацали что-то такое эдакое — особенно-то уши для фанфар не развешивайте. Вероятнее всего — приговорят: ищет свою форму, оригинальничанье, ученический экзерсис, модный формализм, странный выпендреж и так далее.