Например. Сорокин хорошо имитирует разные стили: классики, архаичный, молодежной прозы 60-х. По каковому поводу некоторые критики захлебываются от восторга. В принципе правильно захлебываются: это мало кто умеет. Хотя по-хорошему рассуждая, должен был бы уметь каждый, мнящий себя профессиональным литератором. Ну, я слишком много хочу.
Вот борец вольного стиля. Вот он подходит к уровню мастеров. Он знает с вариациями две сотни приемов, и выполняет их хорошо. Но. В соответствии со своими индивидуальными физическими данными, ростом и сложением, скоростью и реакцией, он имеет пять-шесть любимых. Коронных. Которые у него лучше всего идут. Если он на этот прием ловит соперника — это выигрыш. И вот сюда он уже вкладывает собственные нюансы, у него есть свои особенности в исполнении этих приемов: чуть иначе довернул ногу, чуть больше или меньше сделал скрутку и тому подобное.
Мы о писателях. У каждого лучше всего получается что-то одно обычно. У одного легкое перышко. У другого чувство юмора от бога. Третий закручивает сногсшибательные сюжеты. Четвертый умеет так подмечать и описывать детали, что просто глаза читателю на мир раскрывает. Вот на практике — хорошо бы определить свою сильную сторону, свой любимый уклон, и на него нажимать. Василь Быков видел как никто до него трагические конфликты между людьми, между своими же, вроде, на войне. А у Искандера было прекрасное, легкое, радостное такое чувство юмора — даже когда он писал о Сталине и тому подобном.
Вот Зощенко Михаил Михайлович. Прекрасный был человек. Хотя в общей писательской бригаде тоже прославил большую стройку НКВД — Беломор-Балтийский канал. Писательское дарование имел очень небольшое. Все, что он умел — это писать коротенькие, фельетонно-анекдотического характера рассказы о быдловатых советских мещанах 20-х годов. Эти все рассказы, которых наберется на один средней толщины том, написаны одним языком и скроены по одному лекалу. Но! Некоторые из них очень хороши. Юмор одновременно и светлый, и черный, и циничный. Рассказчик, от лица которого идет речь, придурковат и косноязычен. В результате? Есть такой жанр, и в этом жанре Зощенко — безоговорочный лидер; на втором месте никто, на третьем группа мелочи. А вот писать вещи длинные, сюжетные, психологические и прочее — решительно не умел.
А сам Чехов? «Ионыч» хрестоматийный — это шедевр фантастический. Это ведь полнообъемный роман на пятнадцати страницах. Но «Степь», «Драма на охоте» и прочая «Моя жизнь» — практически нечитаемы. Сюжет строить не умел вообще, в большом объеме терялся и переставал чувствовать размер и соотношение частей: тянул колбасу бесконечную. Но не за это мы любим его! А именно за шедевры.
Я что все пытаюсь выразить. К чему гну. Что сегодня писатель может писать вообще как угодно. Только ему нужно нащупать какой-то свой собственный доворот в литературе. Вот чтобы его как-то можно было отличать от всех остальных, чтоб чем-то он выделялся, был непохож.
Понимаете, вот в 1960-м году писать сложно, витиевато, узорчато, с украшениями — было стыдно; было дурновкусием, эпигонством и банальщиной. Кумирами поколения и эпохи были Хемингуэй, Ремарк, Экзюпери, Сэлинджер. Простота, честность, прямота, без затей и романтических финтифлюшек.
Прошло полвека. И что же мы видим? Наворотить красот, эпитетов и прочих метафор, построить фразы неожиданным образом, придать щеголеватости стилю через элементы архаики, поэтичности, всевозможные тропы и хронотопы — почитается стилистическим мастерством. Во Франции 1920-х годов они были бы образцом эпигонства и дурновкусия — а у нас ныне канают по мастерам. Быват-с.
Сегодня Бабеля обвинили бы в лапидарности. А вот мадам Лидия Чарская, особенно если бы выдать ее замуж за Бенедиктова, вполне бы процветала.
И вот что я вам скажу. Надо культивировать в себе языковой вкус и языковой слух. А для этого. Не надо и даже нельзя читать плохих книг. А надо читать и перечитывать хорошие, и только хорошие. Перечитывать очень медленно, взяв в привычку смотреть и анализировать: как это сделано, как построено, как составлены слова, каков эффект словосочетаний. Но так — медленно, с точки зрения языка именно — можно перечитывать только шедевры стиля. «Повести Белкина». «Княжну Мэри». «Легкое дыхание».
В нашей традиции — в традиции советского перевода с английского и французского на русский — лучшие переводчики писали по-русски лучше почти всех писателей. Жили мы за железным занавесом, без контактов с заграницей, языками не владели, доступа к иностранной литературе прямого не имели — и школа блестящего советского перевода создавала для читателей шедевры на русском языке.
«Вся королевская рать» в переводе Виктора Голышева, Воннегут в переводах Райт-Ковалевой, «Мадам Бовари» в переводе Ромма (только не Любимова!), «Хроника времен Карла IХ» в переводе Кузмина (только не Любимова, опять же!), «Три товарища» в переводе Афонькина (Шрайбера не надо); Хемингуэй в переводах школы Кашкина, О. Генри и Джек Лондон в переводах старой школы Калашниковой, Топер, Дарузес и других — вот на этих текстах можно и имеет смысл учить себя языку, учиться чувствовать его.
Из советской литературы (так она называлась с 1918 года весь ХХ век, и когда ее называют русской — это вряд ли правильно, потому что Набоков, Газданов и другие — это русская литература, но другого мира, другого измерения) — из советской литературы довоенной я назвал бы только: Бабель прежде всего и обязательно, Булгаков не в «Мастере», а «Жизнь господина де Мольера», блестящее произведение без единого провиса, а также — «Гиперболоид инженера Гарина» и «Аэлиту» Алексея Толстого. «Белеет парус одинокий» Катаева. Вот это может служить образцами языка.
А позднейшая, шестидесятники — это рассказы молодого Аксенова, лучшие рассказы Казакова, их всего несколько наберется, три дюжины лучших рассказов Шукшина. А также Стругацкие главного периода — от «Попытки к бегству» 1962 до «Миллиард лет до конца света», десяток лучших романов (раньше они назывались повестями). Плюс писатель блестящий и малоизвестный ныне — Морис Симашко: «Емшан», «Маздак», «Искупление дабира». Короткая повесть и два романа. Алмазный стиль, мысль как нож. А также — только не смейтесь: «Пером и шпагой» Пикуля и «17 мгновений весны» Семенова. Снобы — а снобы это светская чернь и их подражатели — не желают видеть, как это хорошо и чисто именно написано.
И — лично мой совет — не вздумайте всерьез, как пособие, читать Трифонова, или Тендрякова, или кого там еще из «серьезной епархии». Они серы и занудны. Ну, у нас сейчас не литературный обзор. У нас практическое занятие: что значит «писать хорошо» и что для этого нужно.
Любовь для этого нужна. Любить это дело надо бесконечно. Тогда будет и терпение, и любопытство, и упорство, и стремиться будет писатель добиться совершенства, идеала. И смыслом работы будет не слава и не деньги, не статус, а достижение совершенства, создание шедевра. Такое дело.
Но. Литературное качество включает в себя не только литературное мастерство, отнюдь. Блестящее владение формой — это еще не все. В том смысле, пардон за банальность, что кроме формы есть еще содержание. И всю эту казуистику насчет того, что содержание и форма едины, вы можете оставить философствующим литературоведам. Потому что тот же Юрий Трифонов с точки зрения формы писал элементарно плохо. А за счет чего же он был читаем и любим? Да за счет материала, содержания.
В глуховые застойные 70-е годы Трифонов писал, с унылой безнадежной интонацией, о том, что жизнь дерьмо, а люди слабы и подлы. А читающая интеллигенция видела и полагала, что это так и есть! И хватала новый роман Трифонова жадно — жаждая и встречая подтверждение своим мыслям и чувствам.
Вот это — литературное качество или что? Мог ли бы Трифонов с такой же заунывностью написать роман о героях-космонавтах, открывателях-мореплавателях и тому подобное? Оу нет! Характер дарования — уже определяет, какой материал ему подходит. Тягучие бытовые драмы.
То есть! Характер таланта — сам диктует жанр, который он изберет, и какой материал он возьмет для вещи.