Там формировались войска Особой группы при наркоме внутренних дел Лаврентии Павловиче Берии. Зачислялись только добровольцы. Их костяк составляли пограничники, слушатели Высшей школы НКВД, студенты Государственного центрального института физкультуры и спортсмены-динамовцы – весь цвет советского спорта. Предстояло действовать в тылу врага, группами и в одиночку, выполнять сложнейшие разведывательно-диверсионные задачи и организовывать партизанское движение. Самое интересное, что у Жени Ануфриева отсутствовала фаланга на указательном пальце правой руки – результат детского любопытства, когда он сунул пальчик в шестеренку медогонки на пасеке отца. Если бы на «Динамо» на это обратили внимание – неизвестно, как бы сложилась его судьба. В дальнейшем стрелять ему приходилось средним пальцем, проделывая специальное отверстие в рукавице. Зато бил он без промаха и к тому же быстрее всех бегал на лыжах. Так что порода у молодого диверсанта была очень крепкая, и опытный глаз чекиста ее сразу разглядел.

«Много ты видел столетних стариков с волосами, – как бы угадав мою мысль, говорит Евгений Александрович, демонстрируя свою густую шевелюру, практически лишенную седины. – Не вылезают! Сейчас вот пробовал причесать их – расческа не берет. Ну а тогда получил обмундирование и поехал на метро домой переодеваться. Дома примерил – все уже подогнано, гимнастерка с зелененькими петличками. Надел форму и поехал к старшему брату в наркомат на Никольскую. Прошел по Красной площади, отдал честь Мавзолею Ленина. А на следующий день было приказано явиться уже на Кисельный. На лестницах и в столовой были красивые парни с маузерами. Действительно хорошее оружие, я чуть не убил из него своего командира. А настоящим военным я себя почувствовал только после парада и после первых боев, когда я ставил мины. Вот только тогда я понял, что я солдат. 7 ноября рано утром нас подняли и, даже не объяснив зачем, повели на Красную площадь. Только в 8 часов выяснилось, что нас строят для участия в параде. Этот парад, по сути, являлся стратегической операцией. Участвовал почти в полном составе весь наш 2-й полк ОМСБОН под командованием майора С.В. Иванова. Я видел Сталина. Моим командиром был генерал Судоплатов. После этого парада я с небольшой группой был заброшен на север от Москвы. Проехали Химки, вижу, направляемся в сторону Солнечногорска и Клина. Вдоль шоссе идут мобилизованные из Средней Азии. С верблюдами и мулами идут. Кто-нибудь об этом слышал? И куда потом они все делись? Особенно верблюды. Правда, рассказывали, будто бы один верблюд всё-таки дошёл до Берлина… Пытались на рога лосей поставить ручные пулеметы. Ну и что получилось? При первом же испытании полетели и рога, и пулемет. У нас в кузове лежал почти могильный крест – назывался “ампуломет”. Это обычная самоварная труба и запаянная стеклянная мина с белым фосфором, которая воспламенялась, ударяясь о броню танка. Все это настолько примитивно с учетом того, что под Москвой по большей части никаких укреплений не было. Пехота лежала в чистом поле на земле против немецких танков. Я смотрю – речушка, на той стороне кустики. И вдруг в утренней дымке эти кустики поехали – оказалось, что это замаскированные немецкие танки, штук пять. Идут на прорыв. А здесь наши солдатики, пытаются хоть как-то вкопаться в мерзлую землю за огородом. Разве так воюют? И мы бы погибли вместе с ними – но нас срочно перебросили в другое место, уже позади немцев, где мы должны были уничтожать танки и минировать подступы к городу, взрывать мосты. В декабре, после начала контрнаступления, потребовалось проводить разминирование, причём как наших, так и немецких мин. Затем нас начали готовить к диверсионной работе в тылу врага. В январе мы уже должны были оказаться в брянских лесах».

Но получилось иначе. Четыре сформированных отряда должны были перейти линию фронта 14 января 1942 года на участке наступления 10-й армии генерал-лейтенанта Филиппа Ивановича Голикова, вклинившейся в расположение немецкой группы армий «Центр». Но 20 января обстановка резко изменилась: немцы бросили на помощь своей блокированной в Сухиничах группировке танковую и пехотную дивизии, возникла опасность мощного контрудара. В этот момент Голиков с согласия Военного совета Западного фронта меняет задачу чекистам-лыжникам и приказывает им внезапными кинжальными ударами (т. н. «лыжная кавалерия») внести панику в ряды наступающего противника.

22 января 1942 года отряд в количестве 27 бойцов ОМСБОН НКВД под командованием старшего лейтенанта Кирилла Захаровича Лазнюка совершает скрытный 30-километровый марш-бросок и под вечер достигает окраины деревни Хлуднево. Вопреки ожиданиям командования, преимущество немцев оказалось подавляющим – на одного чекиста приходилось более двадцати немцев, кроме того, танки и минометы… Как в стихотворении фронтовика Михаила Владимова:

«Нас с Аверкиным направили в разведку, – продолжает свой рассказ Евгений Александрович. – Я очень хорошо ходил на лыжах и вообще был лёгкий и быстрый. А Володя неплохо орудовал финкой. Мы прошли мимо сарая для скота и спустились по склону. Для начала надо было убрать часового у первого дома. “В случае чего, – сказал Аверкин, – открывай огонь”. Я видел, как он снимает этого часового. Тот вроде как задремал на посту, и Володя его уделал финским ножом».

Когда все вышли на исходные позиции, раздался сигнал к атаке. В штабе и в избах, где гитлеровцы расположились на ночлег, раздались разрывы гранат. Удалось подорвать и танки, которые немцы пытались завести.

«Я оказался на самом правом фланге, – рассказывает Евгений Александрович. – Когда из домов начали выскакивать фрицы, я, как и все, открыл по ним огонь. Я всё-таки был охотником и довольно прилично стрелял. От интенсивности огня даже нагрелась ствольная накладка. Я тогда расстрелял большую часть патронов, а у меня их было около двухсот, патронташи висели прямо на груди. Очень мощный огонь был и с той стороны. Стреляли немцы в основном трассирующими пулями. Это зрелище не забыть. Очереди переплетались, была удивительная красота, смертельная. Потом стали рваться мины».

Чекисты были вооружены карабинами – только у заместителя политрука снайпера Лазаря Паперника была снайперская винтовка, и он кричал: «Ребята, давайте мне цели! Цели давайте!» А немцы, по словам Евгения Александровича, «не выставлялись на каждом углу – потому что это была армия». Но из каждого угла стреляли – надо было смотреть, где вспышка, и посылать туда пулю. «Наш отряд 25 человек развернулся в довольно широкую цепь. Мы не могли быть в куче, как изображено на известной картине, – указывает он на стену. – Достаточно одной очереди, и вся эта группа будет уничтожена. Время для меня тогда очень сжалось, и я не могу сейчас до деталей все вспомнить. И вообще, сколько прошло времени – сказать не могу. Помню, как подполз сзади Лазнюк, его лицо было в крови. Он приказал отходить к сараям. Передо мной парень полз, я видел, как трассирующие пули стибанули ему по спине, как он потом зашевелился и взорвал себя гранатой РГД. Должен я был об этом сказать? А в это время там Паперник кричал: “Не делай этого!”».

«Все это происходило на левом фланге, – продолжает Евгений Александрович. – Кто-то сказал, что это Паперник. Относилось ли это к Папернику? Ведь он якобы застрелился из пистолета ТТ. Ну и пошло-поехало – Герой Советского Союза, по социальному положению – рабочий часового завода, по национальности – еврей. Хороший вообще парень был, певец отличный. Немцы нас обходили, заходили с тыла – на снегу были видны черные каски. Позади нас была довольно большая высота, откуда мы пришли и куда предстояло уходить. Но когда он взорвал себя – я понял, что в плен попадать нам было невозможно. Потому что за мной стояла моя семья. Тогда бы им это обязательно припомнили. А что бы со мной немцы сделали? Тогда я поднес наган к виску – и в этот момент из-за сарая буквально вывалились раненый Кругляков (он был ранен разрывом своей же противотанковой гранаты) и с ним совсем уже окровавленный Лазнюк. Кругляков крикнул: “Помоги!” Я спрятал наган, и мы вдвоем стали вытаскивать Лазнюка. По снегу это было очень трудно. Где пробежим немножко, где упадем, ползем… По нам вели огонь очень сильно… Пришлось даже из револьвера отстреливаться – но далеко было, не попал… Наконец мы свалились в овраг, там было какое-то пехотное подразделение, около взвода, которое не рискнуло прийти к нам на помощь… В официальном документе сказано, будто оно нас в нужный момент не поддержало. Нет, это было чистой воды предательство».

Как выяснилось позднее, отряд Лазнюка блокировал в Хлуднево танковый батальон немцев, усиленный минометами и артиллерией. Как рассказывает Евгений Александрович, в момент, когда они выносили раненого командира, в живых из чекистов уже никого не было, все было кончено. Позднее на маскхалате самого Ануфриева насчитали три пробоины, в том числе одну – на капюшоне.

«Лазнюк сразу задал вопрос их командиру, почему не вступили в бой, – рассказывает Евгений Александрович. – Тот начал что-то мямлить в ответ. И тогда я вижу, Лазнюк хватается за пистолет и стреляет ему прямо в живот со словами: “Ты предал меня и моих ребят, они из-за тебя погибли”. Дело было плохо. Велика была вероятность расправы над нами. Я мгновенно оценил обстановку и толкнул Лазнюка с Кругляковым в сани. С лошадьми обращаться я умел. Вот так нам удалось вырваться уже и от своих. Я сдал Лазнюка и Круглякова в медсанбат, а самого меня позвали артиллеристы: “Пойдем, у нас картошка печеная”. Увидели пробоины на маскхалате и говорят: “Долго будешь жить!”»

В 1967 году к юго-востоку от деревни Хлуднево появился памятник – высокая стела, заметная издалека. В нижней ее части, на раскрытой книге из темного мрамора, высечены ЩИТ и МЕЧ – эмблема госбезопасности – и слова: «Здесь похоронены 22 разведчика-лыжника из Отдельной мотострелковой бригады особого назначения НКВД СССР, геройски погибшие 23 января 1942 года в боях за деревню Хлуднево. За мужество и отвагу разведчики-лыжники посмертно награждены орденом Ленина, а заместителю комиссара отряда Лазарю Папернику присвоено звание Героя Советского Союза». Ниже сказано, что «памятник сооружен по инициативе и на средства комсомольцев и молодежи Комитета государственной безопасности СССР».

Ануфриев Евгений Александрович и Кругляков Алексей Павлович были награждены орденами Красного Знамени, а вынесенный ими с поля боя раненый командир Лазнюк Кирилл Захарович – орденом Ленина. В живых остались еще двое: Корольков Иван Тимофеевич (орден Красной Звезды) и Перлин Борис Лазаревич (медаль «За оборону Москвы»). 1 сентября 1942 года в Кремле награды чекистам-лыжникам вручал Председатель Президиума Верховного Совета СССР Михаил Иванович Калинин.

В дальнейшем Евгений Александрович проходил службу в Пограничных войсках НКВД СССР на Кавказе и в Таджикистане на афганской границе. Демобилизовался он только в 1949 году, после чего окончил Московский областной педагогический институт, был оставлен в аспирантуре и стал секретарем парткома института. Защитив кандидатскую диссертацию, он был назначен заведующим кафедрой общественных наук в МВТУ имени Н.Э. Баумана, а с 1965 года и до самого последнего времени работал в МГУ имени М.В. Ломоносова, где защитил докторскую диссертацию по философии, стал профессором и более двадцати лет заведовал кафедрой, читал лекции в крупнейших советских и зарубежных университетах, в том числе в Польше, Германии и Испании. Когда мы говорили о судьбе Германской Демократической Республики, Евгений Александрович сказал: «Это было с нашей стороны предательство».

Очень интересной была тема научных интересов Евгения Александровича – «личностное начало». Его кандидатская и докторская диссертации были посвящены проблемам сочетания общественных и личных интересов, свободы и необходимости. «Никто из людей в этом мире не может жить в одиночку, как на необитаемом острове», – говорил он. Поэтому вопросы собственности, приватизации и социальной справедливости ему были очень близки, равно как и тема деградации личности в современном мире, потеря ей человеческого достоинства. Он с отвращением говорил о Чубайсе с его ваучерами, а ректору МГУ однажды заявил: «Виктор Антонович, а Вам не кажется, что частная собственность наносит ответный удар?»

Последнее время Евгений Александрович общался, помимо дочери и своего адвоката Сергея Евгеньевича, главным образом со мной и Игорем Алексеевым – полковником МВД, известным писателем, считая нас своими друзьями. Мы же в свою очередь не переставали расспрашивать его о природе Подвига, о тех мотивах, которыми руководствовались наши русские солдаты, идя на смертельный риск. Его ответы были порой неожиданными и заставляют о многом задуматься. По его словам, если немцы действовали рационально и для них было нетипично бессмысленное геройство, то наши зачастую неоправданно подвергали себя ненужному риску. Он часто вспоминал, как под Москвой на глазах у всех во время первого авиаудара немцев погиб капитан Новиков, а Михайлову оторвало ноги. «А просто потому, что оба хотели продемонстрировать свое геройство и не стали под бомбами ложиться на землю… Это фактически наш менталитет. Знаешь вроде, что улица простреливается, и всё равно перебегаешь, думая, авось пронесет. А немец сидит и ждет, когда русский дурак побежит через улицу».

На самом деле Подвиг – это не бравада, не бессмысленный риск. Подвиг совершается исходя из благородных побуждений для общего блага, спасает другие жизни. В этом смысле, по мнению Евгения Александровича, еще многое предстоит понять. Например, почему совершенно умалчивается роль Лаврентия Павловича Берии в обороне Кавказа. А ведь он получил за этот Подвиг звание Маршала Советского Союза. Основной целью Гитлера в 1942 году было взятие Баку с его богатыми нефтяными источниками. Сталин узнал об этом от своей разведки еще осенью 1941 года и начал заблаговременно готовиться к отражению удара на Кавказ. «Но эта битва до сих пор замалчивается, – считает Евгений Александрович. – А всё потому, что связана с именем Берии. Нам внушили, что Берия – предатель, но это не так. Это ярлык, который ему навесил Хрущёв. Просто надо было убрать Берию с политической арены, для этого и была придумана сказочка о якобы вредительской деятельности Лаврентия Павловича».

Мы, естественно, много говорили о Павле Анатольевиче Судоплатове, вспоминали встречи ветеранов ОМСБОН. «Он со мной советовался, – говорит Евгений Александрович. – Я ему многим обязан. Во-первых, он вытащил нас из района канала Москва – Волга. Нас погрузили на машины и привезли в Москву, где мы узнали, что началось наступление наших войск. Через несколько дней нас снова перебросили в район Рогачёва, мы там снимали свои же мины. И, кстати, посмотрели, сколько на них немцев подорвалось – особенно вблизи мостиков через речушки, которые я хорошо знал еще до войны. Потом нас вернули в Москву и стали готовить к заброске в тыл. Новый год мы встречали в Москве. Выпить у нас ничего не было. Но потом нам с собой дали по две фляги чистого спирта. Когда мы шли к фронту, мы в одном месте встретили отряд Медведева “Митя”. Я говорил с Колей Королёвым – адъютантом Медведева, абсолютным чемпионом СССР по боксу. Он дважды выносил раненого Медведева с поля боя. Наши четыре отряда сопровождала “Эмка”, в которой ехали заместитель командира ОМСБОН полковник И.М. Третьяков и военный комиссар ОМСБОН капитан ГБ Алексей Алексеевич Максимов. Во время авианалета на станцию Брынь их положил вместе с “Эмкой” немецкий штурмовик. Нельзя им было так рисковать и днем ездить на виду. Фактически мы лишились руководства, и вот это по-видимому сыграло свою роковую роль в том, что нас передали армейскому командованию. Но Павел Анатольевич все же вытащил нас в Москву – а не каждый бы решился пойти против Голикова, это грозило многими неприятностями. Судоплатов сам и приехал нас встречать: “Ой, как вас мало – а я пять машин пригнал”. А кто-то: “Да нет, нас много! Вши, вшивые мы”. Тут Судоплатов рассмеялся и вдруг увидел мой автомат – а у меня уже был ППШ, с разбитым прикладом. “А этот что, погиб?” Ему говорят: “Да нет, вот он!” – Подзывают меня. Судоплатов спрашивает: “Что это у тебя?” – Я говорю: “Я уже много чего поменял: и маузер был немецкий с трассирующими, и СВТ, и трехлинейка. Охотник все-таки – вот и поохотился!” У меня здесь на полке много книжек Судоплатова с его посвящением мне, некоторые под псевдонимом “Анатолий Андреев”. Я был у него на 80-летии. Мы поддерживали ветеранские связи. Когда он вышел из тюрьмы, у него один глаз не видел. Вопрос только один: почему Хрущёв не убил Судоплатова? Почему? Ведь это для него было несложно сделать. Однажды при встрече Судоплатов сказал мне с горечью: “Украинцы мне не дают визу. Я не могу съездить на родину в Мелитополь. Потому что считают меня террористом за то, что я убил Коновальца”. А ведь никто не вспоминает, что оуновцы уничтожили Ватутина – талантливейшего полководца. Потом, кстати, Судоплатов позвонил мне и сказал, что всё же был в Мелитополе, пропустили. Дело еще в том, что сын Судоплатова Анатолий учился и работал у нас, в МГУ. Иногда мы вместе с ним ходили сюда ко мне на Университетский проспект. На встречи ветеранов ОМСБОН часто приходили Карасёв и Ботян. О Ботяне, конечно, вообще спокойно говорить невозможно – с его биографией. И вот когда Шилов написал портрет Ботяна, ему посоветовали сделать и мой портрет. Но что-то тогда не вышло. А я был у него в галерее. Там есть и Гавриил Попов, бывший мэр Москвы при Ельцине. Тот еще подлец. Он сейчас снова выступил с циклом статей в “МК” от лица “непоротого поколения”. А какое у него право выступать от лица поколения? У Ботяна есть такое право. У тебя, наверное, есть. А у него нет. Он мне однажды публично сделал замечание, что я забыл ленинское положение о том, что каждая кухарка может управлять государством. Я тогда проверял его кафедру управления на экономическом факультете МГУ. Ведь Попов едва не втравил нас в гражданскую войну. А его портрет у Шилова висит. Он виноват. А Ельцин? Додуматься до того, чтобы стрелять в Белый дом! Между прочим, напротив, в высотном здании гостиницы “Украина”, живет моя дочь. Она филолог, занимается историей средневековой Европы. А Судоплатов мне тогда сказал: я сумел доказать им, что Коновалец вел войну против Советского Союза, а я советский генерал. И они меня пропустили».

Евгений Александрович среди многих своих наград очень гордился медалью Судоплатова. «Мне кажется, Андрей, – сказал он мне, когда мы ехали на студию телеканала “Звезда” для участия в Открытом эфире, – что пришло время снова вернуться к ОМСБОНу». Он попросил меня взять с собой его записки относительно значения битвы за Сухиничи и Хлуднево, битвы за Кавказ, очень хотел коснуться незаслуженно забытой роли Берии. Передача получилась знаковой – фактически это было первое выступление Ануфриева перед широкой телеаудиторией. Он буквально воспрянул, помолодел, в нем проснулся интерес к жизни. Мы стали посещать школы, в которых хранится память о бойцах ОМСБОН, в том числе школу № 1494 на севере Москвы в районе Марфино, во дворе которой установлен памятник чекистам-лыжникам, а школьная пионерская дружина раньше носила имя Кирилла Захаровича Лазнюка. После ликвидации пионерской организации в школе продолжает работу музей имени Лазнюка, где бережно хранится память об ОМСБОН.

Все шло хорошо – и вдруг тромб, инсульт… 5 февраля 2020 года Евгения Александровича не стало. А через неделю, 13 февраля, ушел Ботян.