— Чуешь, сынок? — прищурившись, вопросил старец.

— Д-да. — поперхнувшись от наполнившего его счастья, ответил Софроний.

Дверь в комнату, в которой лежало тело Снедалина, была распахнута, Софроний не затворил её в тяготах. И, кружа голову, оттуда плыл дивный, божественный запах.

Тело Снедалина лежало там где и было оставлено. Казалось, полковник спит, таким безмятежным и мирным было выражение его лица; и лищь бурые ниточки засохшей крови из его носа и уха говрили о том, что не всё так просто. Старец перекрестился, и, войдя, встал на колени, поцеловал руку Снедалина.

— Приступи. — обернулся он к своему келейнику, и тот, приклонив колени, благоговейно прижал руку к губам.

— Тёплая! — прошептал молодой монах.

— Нужно нам омыть и обрядить угодника. — промолвил старец. — Велик его подвиг, и негоже нам, монахам, оставлять его в виде, в коем постигло его успение. Посему, Софрониюшка, ты ступай. Отыщи Алексея и веди его сюда…

— Дуров! — словно прострелило в сознании брата Софрония.

И верно — как же он забыл про майора?! Пока он страдал над телом старца, почитая того почившим, про Дурова и не вспомнил. А надо полагать, тому досталось не меньше, чем самому Софронию! Он-то монах: смертные дела и чудесные обстояния для них — работа; монах, ежеминутно не пребывающий в размышлениях о смерти, посмертии и страхе Божиим — монах худой, ненастоящий. А для мирян все эти обстояния куда как чужды и обычно пугающи. И первое дело монаха помогать брату-мирянину в этих, страшных для него обстояниях; а он?!

Заметив краску на лице келейника, старец спросил:

— Что ж ты? Забыл о товарище?

— Грешен, отче…

— Бог простит. — перекрестил парня отец Зосима. — Ступай, ищи теперь. Там ищи, где оружие хранят. Там он, мается…

Майор Алексей Дуров и действительно прятался в оружейной. В неё он приполз, стуча зубами от страха, в поту, трепеща и бормоча нескладные слова молитв Тому, Кто, как оказалось, всё же существует. Всю жизнь майор Дуров саму возможность Его существования отрицал, более того, и глумился временами, а также очень любил отпустить в компании таких же, как сам, атеистов шуточки, что люди воцерковлённые неспроста именуют богохульством. То, что как говорил Христос, вся простится, а хула на Духа Святаго не простится, он, конечно, не знал. Зато слышал, что незнание закона не освобождает от ответственности. А то, что закон Жизни есть, он узнал только что. Ведь на его глазах, считай, его командир и друг, полковник Снедалин воспарил из офицеров в Пророки. Себя не обманешь: одно дело — говорят, а тут сам увидел! Блаженны не видевшие, но уверовавшие — это не про него сказано. Но, как оказывается, информация-то была доступна: никто не скрывал ничего. А он, Дуров, проходя мимо храма, только что не плевал за ограду. И выходит, по кругу он грешник, и грешник лютый; вокруг, считай, конец света шагает, того и гляди и его черёд — небось, не под пальмами с мохито загорает Дуров тут, в бункере. Каждый день может стать последним. В душе оказалась помойка, полная заблуждений, страха перед неизвестностью, но этого мало: отрицая Господа, Дуров не миновал и худых страстей — пил, курил, прелюбодеял, сквернословил, гневался, злился сам и злил других. И вот, вся эта изнанка его жизни, подобная смердящему, грязному белью оптвного бомжа, стала перед глазами, явилась очевидной, во всей своей мерзостной красе. Жизнь прожита; менять что-то поздно — перед смертью не надышишься. А как теперь жить с этим?! И майор Алексей Дуров дёргался на полу оружейной, на буром пятне собственной крови, в рыданиях и иступлении. Шаг за шагом, склоняясь к единственно доступному решению, которое поставит крест на его страданиях — приставить ствол автомата к подбородку. Ведь если за чертой, отделяющей жизнь от посмертия — геена огненная, в любом случае, зачем усугублять и без того сугубое?! Выхода нет!

Вероятно, промедли Софроний ещё минуту или две, в тишине бетонных коридоров прогремел бы очередной выстрел. Но Софроний рванул по указу старца, словно скакун. Предолев пару десятков метров вмиг, монах забарабанил кулаками в запертую дверь.

— Алексей, вы тут? Это Софроний; откройте немедленно!

В ответ — тишина, но за запертой дверью брат Софроний услышал сдавленные рыдания — крик страждущей души Алексея Дурова, и тогда он застучал в дверь с удвоенной силой.

— Откройте же! Я знаю, что вы там! Старец зовёт вас; нам нужна ваша помощь!

Дуров открыл не сразу, а когда открыл, Софроний отшатнулся. Лицо майора и так было не медийным — загробные косметологи постарались над ним на славу, душевные же копания и явивший себя страх Божий добавили ему ещё больше «шарма».

— Он жив?! — сбрасывая со щеки слезу, удивился Дуров. — Я был уверен….