— Простой — да не простой. Ты вон при каком человеке…
— Так то ни моя заслуга. Батюшка всё, дай ему Бог здоровья…
— Ты мне вот что скажи, брат Софроний. Это вот всё, — обведя взглядом стены, спросил Дуров. — это вот всё… ты вообще разбираешься, что это? Что тут написано? Знаки, цифры?!
Софроний огладил рукой свою жидкую бородёнку и усы.
— Если честно — мало что. Одно скажу: это симбиоз древнего церковно-славянского и византийского языков. Похож он на греческий, но всё же много и отличий. — подумав, начал Софроний. — Отче вместе с отцом Тихоном — настоятелем нашим — не одну ночь потратили, разбираясь. А отче Тихон — в старых языках дока; было время — читал в Академии даже. И то — не враз… А мне куда? Я пришлый; ни семинарии, ни Академии боле того, не оканчивал. Я и по церковно-слаявнски-то — с трудом, а тут…
— Вон видишь цифры? — указал пальцем на стену Дуров.
— Которые? Их тут как звёзд…
— Вон те. Обведены которые.
— А. Вижу. Но ничего не скажу… Вот отец Зосима возьмётся, и тогда…
— Я тебе скажу. — положил руку на плечо монаха майор. — Не даром обвёл их Евгенич! Гляди, сколько всего понаписал он тут! Но ничего нигде не обвёл — а эти обвёл. Как считаешь, отчего?!
— Наверное, важные какие-то! — пожал плечами Софроний. — Откуда нам знать. Вот придёт батюшка, и…
— Я тебе и без него скажу. День, когда всё — ВСЁ ЭТО — закончится, вот что они означают!
— Откуда тебе знать?! — округлил глаза, а затем истово закрестился молодой монах.
— Это надо Евгенича знать. Было надо знать… — тихо сказал Дуров. — Постой-ка, я сейчас. Всё и сам поймёшь! — сказал он, и скрылся за дверью. Брат же Софроний в страхе застыл, как вкопанный.
Дуров вернулся спустя пять минут, неся в руках старый ежедневник. Подойдя к Софронию, он открыл его наугад.
— Вот, гляди!
И перед молодым монахом предстал один день из жизни полковника Снедалина — старой ещё жизни, той, когда не было войны, не бродили мертвецы, а все те, кем они стали, были ещё живы и даже в самых лютых своих кошмарах не могли бы представить себе, в кого… во что они превратяться, не минёт и года. Жизнь человека, оставшаяся в записях, в словах, в буквах, в цифрах; человека, который уже не живёт… Он писал своей рукой тогда, а теперь это уже история. Софроний читал, и планы того далёкого дня, записанные Снедалиным, вставали перед ним. Снедалин писал почти каллиграфически — чёткий, резкий, уверенный почерк уверенного человека. Офицера. Что нужно успеть на тот день: рабочие задачи, подготовка отчётов командованию, забежать в химчистку, купить хлеб…. Поздравить майора Дурова с Днём Рождения! И запись эта обведена ручкой! Резко, размашисто — так же, как и дата на стене!!!
По коже Софрония пробежали мурашки. Медленно он оторвал свой взгляд и обратил его в глаза Дурова.
— Алексей….!!! — прошептал он.
— Дальше гляди. — перелистнул несколько страниц майор.