Как известно, дело кончилось тем, что все вотчины монастырские и архиерейские были отобраны в казну. На содержание их стали отпускаться скудные суммы. Множество обителей, среди коих и древние, хранившие мощи своих основателей, были упразднены, а монастырские земли розданы громадными подарками любимцам Екатерины.

Теперь, спустя полтора века после этого события, о нем можно говорить беспристрастно.

Конечно, эта мера была прискорбным нарушением прав собственности.

Монастырские имения представляли собою пожертвования частных лиц на помин души, на поддержание иночества, на дела благотворения. И эта «последняя воля» жертвователей, среди которых было много и царей русских, не могла и не должна была подвергаться нарушению.

Конечно, как во всяком человеческом деле, в пользовании монастырей землями были некоторые темные стороны. Но эти стороны следовало устранить, сохраняя общее назначение этих имений на дела Церкви, как-то: церковностроительство, церковные школы, больницы, богадельни.

И в наши дни, когда развивается именно эта сторона церковной деятельности, каким бы могучим подспорьем служили эти имения, завещанные верующими душами на добрые дела, а они, вместо того, обогащением нескольких лиц внесли в быт высшего общества распространившуюся затем и даже безумную, преступную, можно сказать, роскошь.

Вот против этого, в корне своем неправильного, решения и счел нужным восстать Арсений. Вероятно, как очень умный человек, он понимал, что его горячие речи, резкие отзывы по этому поводу не изменят прискорбного совершившегося распоряжения. Но он считал своим непременным долгом, хотя и без надежды, отстоять правду и, ценою собственной участи, стоять до конца за интересы Церкви.

Опорой для своего заключения об этой мере он поставил соборное правило, что посвященное Богу не могло быть отчуждаемо.

В пылу негодования Арсений подавал в Св. Синод один протест за другим против отнятия у монастырей вотчин и вмешательства светских людей в духовные дела. Мусина-Пушкина, бывшего президентом Коллегии экономии, он называл «турком». «Горе нам, бедным архиереям, – писал он, – яко не от поганых, но от своих мнящихся быти овец правоверных толикое мучительство претерпеваем». О членах комиссии он отзывался, что они «насилу (едва) в Бога веруют».

В Неделю Православия, когда предаются анафеме враги Церкви, он к обычному чиноположению прибавил «анафему обидчикам церквей и монастырей».

Обо всех этих поступках и отзывах Ростовского митрополита было доводимо до сведения Екатерины, которая была в высшей степени тем оскорблена. Насколько задели ее за живое эти отзывы, видно из того, что она, вообще спокойная и осторожная в выражениях, отзывалась о нем как о «лицемере, пронырливом и властолюбивом, бешеном врале».

Следующий эпизод хорошо показывает меру того страха, с которым она относилась к Арсению.

Желая после коронации выказать пред народом свое благочестие, она решила отправиться в Ростов, чтобы присутствовать на переложении мощей святителя Димитрия Ростовского в новую серебряную раку. И она писала своему штат-секретарю: «Понеже я знаю властолюбие и бешенство Ростовского владыки, я умираю, боясь, чтобы он раки Димитрия Ростовского без меня не поставил» – и приказала поставить к новой раке майора с солдатами.

Было назначено в Синоде расследование дела о митрополите Арсении.

Членами Синода, находившегося тогда в Москве, были следующие лица: первенствующим – Новгородский митрополит Димитрий Сеченов, затем Московский престарелый митрополит Тимофей Щербатский, архиепископ Санкт-Петербургский Гавриил Кременецкий, Крутицкий архиепископ Гедеон Криновский, Псковский епископ Амвросий Зертис-Каменский, Тверской епископ Афанасий Вальковский и Новоспасский архимандрит Мисаил. Главным действующим против Арсения лицом был Димитрий Сеченов, всегда искавший случая к угодничеству. С ним готовы были согласиться и прочие члены. Они поднесли императрице доношение о словах и поступках Арсения. Императрица сделала распоряжение, чтобы Синод сам «судил сочлена, как злонамеренного и преступника».

В половине марта у себя в Ростове Арсений, пришедши в свои покои от вечерни, сказал келейнику: «Не запирай ворот! Гости будут ко мне в полночь!» Келейник остался в недоумении. Между тем то был один из случаев проявления в митрополите дара прозорливости, который неоднократно обнаруживался в нем в эпоху перенесенного им гонения.

Действительно, в полночь прибыл к нему гвардии офицер Дурново и попросил благословения.

– Я уже не архиерей, – отвечал Арсений и не благословил его.

Дурново тогда подал ему сенатский указ, которым предписывалось везти митрополита в Москву, в свиту взять лишь трех человек, вещей не брать, а имеющиеся в келье письма запечатанными захватить с собою.

Митрополит хотел проститься с городом, то есть приложиться к мощам и иконам в соборе, но ему не позволили.