В Москве он был, как государственный преступник, заключен под крепкую стражу в Симонов монастырь.

Его допросили во дворце в присутствии императрицы. При этом он говорил столь резко, что императрица зажала себе уши, а ему самому «заклепали рот».

14 апреля состоялось заседание Синода, на котором допрашивали Арсения. Вероятно, и тут он не стеснялся в выражениях.

Его присудили к лишению архиерейского сана и преданию, по расстрижении из монашества, суду светскому, которому надлежало за оскорбление Величества осудить Арсения на смертную казнь.

Императрица приказала освободить его от светского суда и, оставив ему монашеский чин, сослать в дальний монастырь.

Арсений был призван в заседание Синода для исполнения над ним указа.

По Москве распространился слух, что будут снимать сан с Ростовского митрополита в крестовых патриарших палатах. Туда допущены были лишь монахи и белое духовенство. Толпы же народа запрудили пространство вокруг синодального двора, так что и солдаты не могли их разогнать. Конечно, не одно любопытство, но и сострадание руководило этим народом.

Впечатление, произведенное этим событием, было еще усилено случившимся вскоре затем происшествием: 4 июня внезапно упала смежная с той крестовой палатой, где осудили Арсения, церковь Трех святителей Московских.

Арсений явился на последний над ним земной суд как на служение. На нем была архиерейская мантия, омофор, белый клобук, на груди панагия, в руке он держал архиерейский посох. Когда был прочтен указ, лишавший его сана, один за другим члены Синода стали снимать с него облачение: один – митрополичий клобук, другой – омофор, третий отобрал посох. Все жадно следили за ним, выражением лица его, словами его, чтобы донести императрице, которая чрезвычайно интересовалась всеми подробностями этого дела.

Негодующий митрополит тут же предсказал разоблачившим его архиереям их плачевную участь. Димитрию Сеченову он предсказал, что тот задохнется собственным языком; Амвросию Зертис-Каменскому – смерть от руки мясника: «Тебя, яко вола, убиют»; епископу Псковскому Гедеону: «Ты не увидишь своей епархии».

Замечательно, что слова Арсения сбылись в точности над его судьями…

Митрополит Новгородский Димитрий, награжденный из числа отобранных тысячею душ, лелеявший мечту о получении сана митрополита Всероссийского, умер в ужасных страданиях: действительно, его задушила страшная опухоль языка. Архиепископ Московский Амвросий был убит во время московской чумы взбунтовавшимся народом, от которого тщетно искал спасения в Донском монастыре. Епископ Псковский Гедеон, вскоре после осуждения Арсения, был удален по Высочайшему повелению в свою епархию и умер по дороге, не доехав до Пскова.

Один лишь добрый Московский митрополит Тимофей не мог воздержаться от слез при печальной церемонии.

Арсению подали простое монашеское платье и обязали его подпиской в том, что он не будет именоваться не только митрополитом или архиереем, но и иеромонахом.

Затем из этого собрания он был под караулом отвезен в Ферапонтов монастырь, место ссылки великого Патриарха Никона, потом в Николо-Корельский, Архангельской епархии. Местному архиерею было предписано держать ссыльного под крепким караулом.

Весьма скудное имущество митрополита, оставшееся в Ростове и свидетельствовавшее о его нестяжательности, было описано, также и книги его на церковно-славянском, чешском, русском, польском и латинском языках.

На пропитание его отпускалось сперва по 10, потом по 15 и 50 копеек в день. Чернил, перьев и бумаги ему не давали. Никого к нему не допускали, а выходить, и то под караулом, ему позволяли лишь в церковь и непременно в часы богослужения.

Но распоряжения из Петербурга не могли никому внушить в монастыре, что Арсений – ссыльный преступник, а не митрополит, страдающий за защиту интересов Церкви, не мученик за правду, как он говорил о том сам: «Вот прежде нашу братию – архиереев – почитали цари и во всем благословения требовали, и тогда наша братия смело их в духовных делах обличала. А я, как послал правильное доношение, так за мою правду и в ссылку меня послали».

Вся братия, начиная с архимандрита, принимала от него благословение как от епископа. По праздникам он самолично во время совершения проскомидии вынимал части за «гонящих и обидящих Церковь Божию», – разумея, по собственному объяснению, под этим именем «предателя Димитрия Новгородского и Гавриила Санкт-Петербургского и всех немецких чинов, которые об отнятии монастырских вотчин старались, и в Комиссии присутствовали».

По окончании обедни опальный митрополит читал народу катехизис, Четьи-Минеи и другие духовные книги, толкуя их. При этом он сам стоял на амвоне, а служившие – по сторонам его, как это происходит всегда при архиерейских богослужениях.