В час его смерти Исайя, игумен Хотмыжского монастыря, лежащего недалеко от Грайворона, видел во сне, что он со святителем Иоасафом стоит в Белгороде у окна, и святитель, указывая ему на восходящее, ярко сияющее солнце, говорит: «Как солнце сие ясно, так светло предстал я в час сей престолу Божию».
Игумен, проснувшись, заметил время своего сна и послал немедля в Грайворон узнать о здоровье святителя. Посланный вернулся с ответом, что святитель скончался в тот самый час, который заметил игумен.
Родные святителя были немедленно извещены о его кончине. Вся семья отправилась к старику-отцу, чтобы приготовить его к этой вести.
Но Андрей Дмитриевич, прежде чем они заговорили, сказал: «Знаю, что вы пришли ко мне с известием о смерти сына моего Иоасафа. Но я это узнал прежде вас: 10 декабря вечером мне был голос: “Сын твой скончался”. В волнении старик замолчал, потом промолвил: “Умер он, умерла с ним и молитва”».
И здесь вдруг припомнил он таинственное явление Богоматери: как в небе видел он Ее и пред Нею молящегося сына, которого ангел накрывал святительскою мантиею. Он тогда же забыл это видение и теперь, чрез сорок лет, с чрезвычайною яркостью припомнил его и рассказал о нем семье.
Когда на той горе, с которой в августе Иоасаф благословлял город, произошла встреча возвращавшегося во гробе епископа, вопли бедных, которым он тайно помогал, заглушали церковное пение.
Денег после святителя осталось 70 или 80 копеек медью, и консистория запрашивала Синод, на что хоронить его. Было предписано взять 300 рублей из запасных сумм архиерейского дома.
Тело святителя до половины февраля оставалось в соборе открытым и не погребенным в ожидании архиерея для похорон.
Еще никто в городе не знал, кто будет отпевать его, как святитель явился во сне трем лицам и сказал: «Козлович очень медлит с погребением».
Впоследствии выяснилось, что на погребение был послан Переяславский епископ Иоанн Козлович, который задержался из-за сильного разлива вод.
Святитель погребен был в устроенном по его воле склепе Троицкого собора. По его завещанию, на средства его брата устроен был там алтарь и служились заупокойные обедни.
Прошло два года после смерти его, и несколько человек соборного причта, уверенные в праведности святителя, потихоньку открыли его гроб. Хотя в воздухе склепа было сыро, тело святителя, лицо, одежда, гроб – все найдено было совершенно целым без малейших признаков тления, лицо было вполне сходно с его портретами.
Быстро распространился о том слух, к могиле стали сбираться больные, и произошло много случаев исцеления.
В монастыре ведется запись продолжающихся и поныне знамений у нетленного тела святителя Иоасафа Белгородского.
Святитель Иоасаф имел вид постнический, немного суровый. У него были темно-серые острые глаза, седые волосы и еле заметная борода. Он изображается большею частью в архиерейском полном облачении, держащим в одной руке жезл. Другая рука благословляет или держит крест.
Глава VII
Екатерина II. Архиереи-великороссы. Отобрание в казну монастырских имений. Монастырские штаты. Протесты
Екатерина II, вступившая на престол после кратковременного царствования своего супруга, племянника и преемника императрицы Елисаветы Петровны, не отличалась особой набожностью. Вместе с другом своим Вольтером и другими модными руководителями тогдашней мысли она признавала в религии главным образом политическое значение – именно род узды для народа. Лишенная искреннего религиозного чувства, она в то же время исполняла все требования наружного благочестия. Она не позволяла в своем присутствии говорить против религии, восхищалась проповедями Платона, целовала у духовенства руки, шла иногда в крестных ходах, бывала у Троицы, настаивала на том, чтоб присутствовать при положении в новую раку мощей свт. Дмитрия Ростовского.
При императрице Екатерине утвердилось возвышение на иерархические ступени лиц из великорусских монахов, начавшееся еще при императрице Елисавете, тогда как раньше архиереев назначали в основном из малороссов. Малороссы, воспитанные преимущественно на латинских богословах, невольно перенимали у них некоторые клерикальные воззрения по отношению к Церкви и к государству и после
Феофана Прокоповича не выставили ни одного пособника мирской власти. Между тем Московская академия и епархиальные великорусские семинарии стали быстро совершенствоваться и, раньше руководимые киевскими монахами, теперь имели собственных руководителей из своих же выучеников, людей свежих, живых, даровитых. Образовалось сословие великорусских просвещенных монахов, которое, в противовес киевским, императрица сочувственно поддерживала, выдвигая представителей его на иерархические посты.