Феофан обвинял Феодосия в разный непристойных речах против покойного Государя и современных порядков: что, дескать, за недоброжелательство к духовенству найдет на Россию Божий гнев, что Петр тиранил Церковь, что смертельная болезнь произошла у Петра «от безмерного женонеистовства и от Божия отмщения за его посяжку на духовный и монашеский чин, который он хотел истребить. Излишняя его охота к следованию тайных дел, показует мучительное его сердце, жаждущее крови человеческой». И что он, дескать, вообще резко отзывался о современных церковных порядках.
Феодосия осудили. Указ о нем был составлен Феофаном с преувеличением и искажением многих сторон дела. Он был приговорен к ссылке в Корельский, у устья Двины, монастырь, где его должны были содержать под караулом.
Его заточили в одной из келлий, под церковью. Он просил к себе духовника, со слезами исповедовался и приобщился в церкви, в епитрахили с поручами, объясняя: «Сан архиерейский с меня не снят. Я только отрешен от епископии». Но тайная канцелярия лишила несчастного узника и этого утешения. Было приказано приобщать его однажды в год, Великим постом, и не в церкви, а в его заточении.
Впоследствии, по новому доносу на Феодосия, или, как его тогда называли официально, «Федоса», участь его еще ухудшилась. Оказалось, что он со всех своих подчиненных брад присягу на верность себе «по обычаю царской присяги». За это его приговорили к лишению архиерейского и иерейского сана и предписали посадить в тюрьму или в каменную келью наподобие тюрьмы – притом, чтобы близко от кельи не было людей, а давать ему только хлеб и воду. Для исполнения этого распоряжения был послан в Корельский монастырь гвардейский офицер граф Мусин-Пушкин, сын Мусина-Пушкмна, ведавшего монастырским приказом. Когда он приехал в монастырь, Феодосий был у обедни. Пока шла обедня, Пушкин приказал закласть кирпичами окно кельи Феодосия. Так что осталось оконце – менее чем в четверть аршина в ту и другую сторону. После обедни с него сняли сан и заключили. Грустно читать, как Архангельский губернатор Измайлов, посетив Корельский монастырь, доносит, что «Федос еще жив». Но не долго промучился он. Когда была приготовлена для него новая тюрьма, он не имел силы ходить и был перенесен на руках. Чрез несколько времени он не стал отвечать на стук к нему и не брать пищи. Снесшись с губернатором, дверь распечатали и раскрыли. Феодосий был мертв. Возник вопрос о месте его погребения. Сначала Тайная канцелярия распорядилась, набальзамировав его тело, отправить под видом клади в засмоленном гробе в Петербург. При этом канцелярия допытывалась, не произносил ли Федос пред смертью каких «противных слов». Но потом предписано было везти останки в Кирилловский Белозерский монастырь, где он и был погребен.
Феофан, конечно, радовался уничтожению противника.
Но теперь, в отдалении времени, судьба его вызывает сострадание. Как ни была недостойна вся его жизнь, он носил священный сан; и враги его, измыслившие для него такое великое уничижение, не хотели понять, что столь ужасною карою они уничижают и себя и дают печальный пример, которым захочет воспользоваться последующее поколение, что мы и увидим в судьбе Арсения Мациевича.
Тяжела участь и другого интригана, Георгия Дашкова.
Родом из известной дворянской семьи Дашковых, Георгий в звании «соборного старца Троицкого монастыря» оказал боярину Шереметеву помощь в усмирении в 1706 году бунта астраханских стрельцов. «Сколько в тот бунт народу укоротил, – писал о нем царю Шереметев, – дивлюсь, откуда такое его мудрое происхождение явилось. И если б не его в том было радетельное происхождение, конечно (то есть до конца) бы Астрахань разорилась». Петр за это «радетельное происхождение» решил взыскать Дашкова своею милостью и определил его келарем в Троицкий монастырь.
Здесь Дашков вполне насладился всем, что могло доставить ему богатство этой знаменитой обители. В братскую трапезу, как то делали его предшественники и как следовало бы делать, он никогда не ходил, завел свой стол. Прислуги у него было личной – до 20 человек. Вкладов, которые приносили в монастырь усердствующие золотом и серебром, Дашков в казенный приказ не отдавал, а покупал на эти деньги экипажи, сбруи, лошадей. Он был великий охотник до конной части, строил конюшенные дворы, держал до 150 конюхов. Нужных ему людей дарил деньгами и лошадьми. Снабжал всем возможных своих многочисленных родственников, выдал племянниц замуж за «монастырских дворян» и назначил их управителями в лучшие из громадных и многочисленных тогда вотчин Троицкого монастыря.
Его поездки к братьям, алексинским помещикам, совершались с баснословною роскошью. Забрав в путь и в подарки множество припасов, он ехал громадным поездом в 150–200 лошадей. Для ночлега разбивались палатки, около которых становились на часах отставные гвардейцы. Его зятья и братья гостили в монастыре неделями, не отказывая себе ни в каких прихотях. Все это сходило Георгию с рук, и в 1718 году он был поставлен епископом на важную Ростовскую кафедру.
Человек старых убеждений, он был недоволен учреждением Св. Синода и подал в 1721 г. в Синод доношение «весьма противное и дерзностное», за которое ему был объявлен выговор с предостережением, что если не попросит у Св. Синода прощения, то «без должного наказания не останется».
В царствование Екатерины I и Петра II Георгий был в силе. Сам без образования, лишь с внешним лоском людей известного круга, он не любил ученых, которые тогда олицетворялись в высшей иерархии малороссиянами, несочувственно именуемыми от приверженцев старины «поляками». В русском обществе царило убеждение, что эти «поляки» клонят русскую Церковь кто к лютеранству, кто к католичеству. Что добра от них не будет. А личным поведением своим многие из пособников Петра в его церковных реформах оттолкнули от себя даже и тех незнатных, новых людей, какие бы могли им сочувствовать. Один из наиболее видных деятелей петровских реформ, Феодосий, падением своим не возбудил жалости, и тотчас начались отмены разных петровских постановлений, несогласных с преданиями старины.
В такую-то эпоху и стал на виду Дашков с его природным умом, волею и настойчивостью.
По поводу отобрания монастырских имуществ и назначения их в аренду служилым людям, он подал Государыне сильный протест, который, изложив свое мнение, заключает словами: «А мы о таких непорядках, по нашей верности Вашему Величеству, не донести не смеем. И умолчать, как от Бога, так и от Вашего Величества опасны, да не явимся безответны в день праведного суда Божия и да не приимем ленивого раба воздаяния».
Честолюбивому Дашкову хотелось быть первым в церковном управлении, и он, понятно, не мог ужиться с Феофаном Прокоповичем, который занимал первое место и был столь противоположен ему во взглядах.
Он собрал себе партию и выжидал удобного случая действовать. Как человек не последней фамилии, он был свой в высшем кругу, хорошо с Долгоруким и другими влиятельными людьми. И чрез них старался упрочить свое положение.
При Петре II, когда началась реакция в пользу старины, во многих приверженцах прежнего церковного строя возникли самые смелые предположения: мечтали ни более ни менее, как о восстановлении патриаршества.
Дашков, мечтая о патриаршем сане, видел в нем достижение заветной мечты: стать выше всех. И действовал происками, материальными средствами, задаривая сильных вельмож, чтоб они склоняли юного царя к восстановлению патриаршества и к избранию в Патриархи его, Дашкова.
Смерть Государя не дала осуществиться этим планам. Но Феофан припомнил и недоброжелательство к себе Дашкова, и желание Дашкова подняться выше его.
При императрице Анне Иоанновне, во время особенно благоприятное для разного рода интриг и доносов, Феофан решился погубить своего врага. Прежде всего он поселил в императрице личное неудовольствие против Дашкова и убедил ее в его нерасположении ко всему потомству ее отца, царя Иоанна Алексеевича. Затем он стал утверждать, что, сыпля подарками и производя непомерные расходы для достижения патриаршества, Георгий Дашков разорил свою Ростовскую епархию.