– Говорю тебе, кто-то их рисует.

Майкл посмотрел. Он был все еще в костюме, весь потный, и мечтал спокойно выпить красного вина. Прихожая провоняла чесноком, и ему хотелось швырнуть этот чеснок Мелиссе в лицо. Всякий раз, когда он убирал половинки луковиц с подоконников, она клала их обратно, пока он был на работе. Теперь он пытался изобразить мало-мальски убедительное признание того малоправдоподобного и – да-да – безумного обстоятельства, что в их жилище происходит все больше сверхъестественных явлений.

– Я устал, – произнес он.

– Ну так что? – Казалось, она его не слышала. – Риа уверяет, что это не она.

– Значит, это Блейк.

– Но он же не дотянется. Ему всего год!

– А кто же тогда? Ты? Ты уверена, что не разрисовываешь стены, вместо того чтобы работать?

Он сказал это в шутку, но шутка получилась неудачная, потому что в настоящее время работа была для Мелиссы очень больной темой: недавно она отправила в Open последнюю колонку, а в Vogue ей отказали (не то чтобы она так уж жаждала получить эту работу, но отказ есть отказ). К тому же в школе были каникулы. В стране наступил период, когда миллионы маленьких людей бесконечно блуждают без цели, когда недели тянутся дольше, а дни внутри этих недель ползут медленнее, когда сентябрь стал милосердным миражом на далеком жестоком горизонте. Школа являла собой контейнер, в который можно поместить ребенка, чтобы его там учили и развлекали. А летние каникулы являли собой трясину, засасывающую мечты, жизни, личности и душевное равновесие родителей.

– Уверена, – ответила Мелисса без малейшего намека на смех или улыбку, а про себя думала: «Я знаю, кто это». Но она не стала говорить это вслух, потому что он тогда снова посмотрит на нее этим своим стирающим взглядом – и тогда она еще больше исчезнет.

– Может, пора вызывать охотников за привидениями, – предложил Майкл.

Но Мелиссу, которая жила внутри дома, а не снаружи, это не впечатлило.

– Почему тебе надо обязательно все обращать в шутку? Ты не можешь хоть к чему-нибудь относиться серьезно? Ты как ребенок. Знаешь, что я думаю? Я думаю, что проблема в нас. Мы и есть это привидение. Мы преследуем друг друга, как призраки. Нашего «мы» больше нет. Мне сегодня приснилось, как будто мы в лодке, я стою у руля, и мы переплываем Темзу. Я была как безумная. На мне было старое серое платье-мешок, я хохотала, как ведьма, а ты лежал на дне лодки, мертвый, совершенно мертвый. Это было чудовищно. Вот, значит, что мы друг с другом делаем? Ты умираешь, а я схожу с ума?

– Слушай, с меня хватит, – сказал Майкл. – Я все пытался сделать тебя счастливой, но ничего, похоже, не действует. Я сдаюсь. Ты непрошибаемая. Пит был прав. Он мне сказал в Испании, что не бывает женщины, которая навсегда, что такие вещи никогда не длятся долго, и я действительно думаю, что он прав.

– А Хейзел он это говорил?

– Откуда мне знать?

– Ну, ему следовало бы, – заметила Мелисса. – Она хочет за него замуж. Ему следовало бы дать себе труд сообщить ей, что он – неподходящий кандидат.

– Да, так же, как ты мне сообщила? Когда сказала, что не хочешь быть ничьей женой? Или ты этого не помнишь?

– Я была пьяная, – сказала она, отводя глаза. – Я не помню половины того, что в ту ночь говорила.

– Ты сказала, что «жена» – ужасное слово. И что ты никогда не выйдешь замуж. Каково мне такое слышать, как думаешь? Тебе не кажется, что это могло меня несколько задеть? Иногда я думаю, что у тебя нет никаких чувств, точка. Не только ко мне, а вообще ни к кому. Может, это и правда – тот сон, который тебе приснился. Может, с нами именно такое и происходит.

Мелисса уже отвернулась от него и теперь снова глядела на черную линию, прочерченную на стене. На прошлой неделе в супермаркете «Япония» она с Блейком зашла в отдел моющих средств, и он расплакался, потому что хотел вылезти из коляски, а она ему не разрешала, и ей хотелось заорать. И тут в другом конце прохода что-то само собой рухнуло на пол и разбилось, какие-то лампочки, – словно воплощая вопль Мелиссы.