– Я за тебя билась как могла, – говорила Джин. – Ты одна из наших лучших колумнисток… Но бюджетами занимается Малькольм. Выходит, что мы больше не можем себе позволить твои услуги. Мы вообще никого не можем себе позволить – кроме самих себя. – Джин снова стиснула ее ладонь, оставив на костяшке Мелиссы кусочек имбиря. – Но я помню это чувство, – произнесла она, оплатив счет (угощала она – прощальный подарок), – когда хочешь вырваться из дома. Я что-то подобное чувствовала, когда мои были совсем маленькие. Ты словно уходишь в подполье…

Об увольнении Мелиссе были обязаны сообщить за месяц, и, разумеется, никакого выходного пособия не предполагалось. В метро по пути домой она смотрела на людей в их деловых костюмах, в пиджаках, юбках и нарядах и вспоминала, как была одной из них: юбка клеш, оборочки, хорошие сапоги, деловая кожаная сумка на плече. В своих хипповских цветочках Мелисса чувствовала себя нелепой, маленькой, смешной. Она прислонилась к стеклянной перегородке, отделявшей сидячую часть вагона от стоячей, и стала смотреть вниз, на пол, прозевала свою станцию и оказалась на «Кристал-Пэлас». Раз уж так получилось, она решила зайти в парк, побродила среди развалин и неправильных динозавров, взобралась по ступенькам к полоске гравия, где до пожара стоял дворец. Неподалеку от основания ретрансляционной вышки Мелисса обнаружила среди трав безголовую женщину – разбитое изваяние, напоминание о днях былого величия. Мелисса ощутила какое-то родство с этой статуей. Сочувствие. Полчаса она сидела на солнце вместе со статуей, а потом отправилась забрать детей и доставить их обратно на Парадайз-роу. Войдя в дом, она стала женщиной, которая живет внутри, и оставила снаружи ту, которая живет снаружи, дверной проем был слишком узким, чтобы ее впустить, а коридор – слишком тесным, чтобы ей по нему пройти.

После славных дней, когда люди преодолевали многие мили и пересекали океаны, чтобы увидеть колоссов из Абу-Симбела, гробницу из Бени-Хасана, египетских мумий, пеньку, валлийское золото и шампанское из ревеня, Хрустальный дворец медленно, но верно погружался в упадок. Джозеф Пакстон, создатель дворца, был уже мертв. Его сады и фонтаны больше не искрились ярким серебром листвы и влаги. Свет больше не слепил, отражаясь от широкой стеклянной крыши с железными перегородками: ее покрыла грязь. И Леона Дэр над этой крышей больше не складывала кольцами свое прославленное эластичное тело. Скульптуры в Древнегреческом зале крошились. Фрески в Итальянском зале выцветали. У сфинкса, стоявшего на лестничной площадке, возле входа в центральный неф, отвалился нос.

Чтобы избавиться от пыли, Мелисса каждый день мыла и пылесосила дом, потому что по-прежнему считала: эта пыль как-то влияет на руки Риа. Мелисса атаковала вихрящуюся микроскопическую вольницу вокруг телевизора. Она грохотала на лестнице пылесосом, который теперь представляла себе в виде сварливого старика, немного похожего на ее отца. Она отправилась навестить отца, пропылесосила и у него, изгнав армии крошек из-под кухонного линолеума, пепел вокруг кресла. Пока Мелисса убиралась, Корнелиус курил, уверяя, что вполне смог бы пропылесосить и сам, хотя на самом деле не смог бы – да и вообще с трудом вспомнил слово «пылесос». Старый дом словно окутывал Мелиссу саваном, полным дурных воспоминаний и подавленных обид. «Ты меня не подготовил», – негромко сказала она отцу в гостиной, но он ее не понял. Он угостил детей слойками с изюмом и сладкой газировкой. Затем они отправились к Элис в Килбурн и там поели эба. Риа не хотела даже попробовать эба. Она разлюбила это блюдо.

– Что у нее с ногой? – спросила Элис.

– Не знаю, – ответила Мелисса. – Думаю, это из-за дома.

– Ты разложила луковицы, повесила чеснок, посыпала перец?

– Да, я пыталась.

– Своди ее к врачу. И пусть она полежит в очень горячей воде. С солью.

Иногда ночное создание может забраться в человека, объяснила Элис, и, когда такое случается, надо обязательно положить под подушку плантан. Никакие другие способы не годятся. Сама Элис так делала, когда Мелисса в детстве ходила во сне. Элис заставляла Корнелиуса ездить за плантанами в Харлсден.

– Когда-нибудь у тебя будет дом получше, – сказала она. – Ванная должна быть наверху.

В машине по пути домой Риа рассказала Мелиссе, что ей приснился сон про дворец: она пошла в этот лес, к ней присоединилась еще какая-то девочка, и они вместе прошли через туннель и потом в лабиринт из живой изгороди, а потом катались на лодке по озеру.

– Было очень весело, – сообщила она. – В лабиринте мы никак не могли друг друга найти, а потом вдруг столкнулись – и она исчезла.

– Странный сон, – отозвалась Мелисса.

Врач заверил их, что со временем хромота пройдет – если только это действительно хромота. В кабинете хирурга Риа ходила просто прекрасно. Когда они вернулись домой, дочь снова стала хромать.

– Ты нарочно так делаешь? – спросила у нее Мелисса в коридоре.

– Что? – спросила Риа, и как раз в эту секунду Мелисса заметила на стене, сбоку от ступенек, еще одну волнистую черную линию, идущую вверх.

– Это не я, – сказала Риа, начиная плакать. – Перестань, мамочка, у меня из-за тебя сердце кровит.

Возле входной двери снова появился чеснок, на подоконниках в спальне – лук. Пошел в ход и «Викс»: им смазали подоконники, а также столбик перил под потолочным окном. Мазь слегка присыпали кайенским перцем. В конце июля в почтовом ящике оказалась квадратная открытка, адресованная Лили (без указания фамилии). Такая же пришла примерно в это время в прошлом году, сразу после появления Блейка на свет. Мелисса раскрыла ее. Поздравление с днем рождения – от бабушки, которая до сих пор не знала, что Лили здесь больше не живет.

Майклу об открытке Мелисса говорить не стала, просто сунула ее в книгу, зато показала ему на волнистые линии и попросила отнестись к ним серьезно.