Почти сразу же после возвращения из Андалусии, едва только Риа исполнилось тринадцать, ее хромота вернулась. Все та же левая нога. Та же кривая походка. Левая лодыжка заныла, потом это ощущение переросло в боль, которая никогда не утихала полностью. И вот Риа ковыляла вверх по лестнице, по площадке, вниз по лестнице.

– Почему ты так ходишь? – спросила у нее Мелисса.

– Болит, – ответила она.

К тому же кисти рук у нее опять стали сухими и бледными. Казалось, они присыпаны белой пудрой. Ей приходилось по четыре-пять раз в день мазать их маслом ши.

Что до самого дома, то, пока их не было, тут что-то случилось. Он сильно сдал. Либо это произошло стремительно, за семь дней, либо происходило уже давно, но только теперь, по возвращении, бросилось в глаза. Узкий каменный фасад утратил белизну и стал грязно-сероватым. Ворота проржавели, разболтались на петлях. Подоконники под двустворчатыми окнами треснули, а внизу сквозь бетон морскими звездами пробились сорняки. Внутри коридор стал еще у́же, полы и дверные косяки еще больше покривились, и пыль снежной пеленой покрывала все доступные поверхности, оккупируя все, что можно. По углам она сбилась в огромные комья. Толще стала и белая пленка на Мелиссиных туфлях между двумя платяными шкафами в главной спальне, где накопился самый мощный слой отложений, – например, на изголовье кровати, на рейках, к которым крепились картины, на ночных столиках. На кухне, в стене над мусорным ведром появилась дыра, из нее при надавливании сыпались опилки – еще одна разновидность пыли, усеивавшая кафель цвета паприки. И самое странное: вдоль лестничного пролета, над декоративным поручнем, пролегла черная волнистая линия. Мелисса могла поклясться, что раньше ее тут не было.

– Это ты нарисовала? – спросила она у Риа.

– Нет. Может, это Блейк.

– Он бы не дотянулся.

Риа пожала плечами и ушла в свою комнату.

За время их отсутствия случилась еще одна вещь: исчезла миссис Джексон. Ее увезли в дом престарелых, сообщила соседка. Теперь Майклу уже не придется подбирать ее с улицы, возвращаясь домой с работы, после путешествия на 176-м, как обычно, в костюме, теперь одном из четырех. Костюм становился частью его силуэта. Он носил пиджак и брюки даже в такую жару. Борта пиджака слегка разлетались при ходьбе, изящные руки высовывались из манжет. Бежевых брюк уже не было. Они износились в офисных крысиных бегах, под панелями потолков, среди мертвых серенад копировального аппарата. Майкл выглядел худее – отчасти благодяря костюму, отчасти из-за того, что и вправду похудел, и в его походке убавилось пружинистости, когда по утрам он шел к «Коббс-Корнер», смазав руки дезинфицирующим гелем, что теперь проделывал все чаще. Он больше не заговаривал с Мелиссой о женитьбе. Он без конца прикидывал, как бы уйти – но, подобно Дэмиэну, не мог. Он продолжал надеяться, вдруг что-то его удержит, и дети так и делали, каждый день, но не Мелисса – хотя и дети держали его достаточно крепко. Вот что происходит с мужчиной, созданным для великой любви, а не для костюма, когда любви он не чувствует. Он замыкается в себе. Он чахнет. Сидя в автобусе, Майкл смотрел наружу со второго этажа, и видел вокруг меньше жизни, чувствовал себя куда менее стойким, куда менее сексуальным, куда менее щедрым. Он начинал утрачивать свой блеск. Тьма спускалась на его лицо, словно кто-то задергивал штору.

После Испании Мелисса стремилась изгнать из сознания все мысли о Дэмиэне. Ей было стыдно. Ее терзали параноидальные опасения, что кто-то мог услышать или увидеть их в бассейне – например, кто-нибудь из детей. После прощальной вечеринки она спала на диване в гостиной виллы, и гостиная жужжала и вращалась от выпитого, а на следующий день ей было тяжело смотреть людям в глаза, особенно Майклу. Она чувствовала, что должна рассказать ему о произошедшем, но знала: он не поймет, он примет все слишком всерьез. Так что теперь между ними возникла еще одна преграда, отчего жить на Парадайз-роу стало еще труднее: узость проходов, ночи бок о бок, ежедневные заботы. Как ни старалась Мелисса вести себя как обычно, ее разум захлестывали хаос и сумятица. Они были повсюду – в стенах, в мебели, в выключателях, в наклонных полах. Ты искривил землю у меня под ногами, мысленно говорила она Дэмиэну. Ты устроил полтергейст из всего, что стояло неподвижно.

Примерно через неделю после смерти Майкла Джексона у нее была деловая встреча в районе Ватерлоо – с Джин Флетчер, редактором Open. Сидя на черных лакированных скамьях, они ели димсамы черными палочками. Джин была смуглая, тяжеловесная, на удивление плохо одевавшаяся для руководителя модного журнала. Она всегда носила основные цвета спектра, всевозможные их сочетания, и за это коллеги прозвали ее «женщина без оттенков». Сегодня она пришла в красной плиссированной юбке, детско-голубой блузке без рукавов, гигантских желтых серьгах и желтых сандалиях. Ее кудряшки взмокли от жары, завитки липли к вискам.

– Ну, как у тебя там? Твоя новая жизнь, твой замечательный младенец, твой чудесный мужчина. – Джин просмотрела меню. Заказала гору пельменей – с курицей, с говядиной. – Ужасно, – сообщила она, после того как грубоватый официант удалился. – Начинаю каждый день с такими благими намерениями, но к обеду уже не могу их вспомнить.

Утром Мелиссе понадобилось очень много времени, чтобы выбрать наряд. Она никак не могла выйти из спальни: все смотрелась в зеркало, меняла обувь – и в итоге выбрала слишком узкие и (как она теперь понимала) неподходящие туфли, свободное платье с цветочным узором (слишком хипповское) и шейный платок. Сейчас она уже недостаточно ориентировалась в мире моды, да и вообще в мире, и именно поэтому пришла сюда.

– Я думаю о том, чтобы вернуться, – сказала она. – В штат. Скучаю по офисной жизни.

– Да что ты? – изумилась Джин. – Ты скучаешь по офису? Ты уверена, Мелисса? Ты не можешь скучать по офису. По всем этим интригам и подковерным играм. Ты просто забыла, каково там. Помнишь, как тебе не терпелось от нас удрать подальше? Ты говорила, что у тебя такое чувство, будто ты растворяешься в пустословии. Это твоя фраза дословно.

Она запихнула себе в рот димсам целиком и принялась жадно жевать. В общественных местах Джин ела, ничуть не стесняя себя правилами приличия: выпивала бульон из мисок с лапшой, из мисок на деловых завтраках, вообще из любых мисок.

– Ну, не так уж это было плохо, – заметила Мелисса, хотя уже начала припоминать, каково это было. Ей тогда и правда отчаянно хотелось вырваться из офиса. Там и правда стало невыносимо. Эта работа разрушала душу, опустошала: подборки вечерних платьев, нахальные фотографы, недокормленные модели, этот подвальный офис, полный других женщин. Мужчина был только один – арт-директор. Иногда на фотосессиях Мелисса сталкивалась с Брюсом Уайли, как-то раз даже плакала у него на плече, жалуясь, как она несчастна (после чего он попытался с ней переспать, но зла за это она на него не держала).

– Вообще-то, радость моя, сейчас кризис, мы экономим на чем можем, – ответила Джин. – И это ужасно. Нам пришлось пойти на сокращения. Малькольм сейчас занимается всей бухгалтерией. Мы объединили моду, стиль жизни и культуру, чтобы снизить расходы, а многих фрилансеров… – Она потянулась через стол, накрыла ладонью руку Мелиссы. – Прости, но, боюсь, от некоторых мы будем вынуждены отказаться. Нам сейчас приходится делать все силами штатных сотрудников…

Наступила пауза – для осознания, для еды. Мелисса старалась делать вид, что все нормально, что ее это не сразило. Она опустила взгляд на свою тарелку, на бледные пельмени – словно теплые мертвые мозги, с их внутренним «я», бугрящимся под кожей. Выглядели они омерзительно.