37

Встреча с Буддой

«Буддой» Будды была осознанность. После того, как он почти два десятилетия посвятил изучению различных духовных и йогических практик своего времени, развил потрясающую силу сосредоточения, терпение, открытость, различающую мудрость и глубокое интуитивное понимание, он сел под деревом бодхи, прикоснулся к земле и поклялся, что не сдвинется с места, пока не достигнет полного просветления. Позднее он стал обучать других медитации осознанности, випассане («ясному видению»), которая, как ему открылось в просветлённом состоянии, есть прямой путь через ум к запредельной истине. Он полагал, что эта практика осознанности является путём интуитивного постижения, который ведёт к пониманию сути бытия. В «Сатипаттхана-сутте» Будда даёт практику созерцания различных уровней сознания – физического, ментального, эмоционального и пространственного, созерцания игры восприятий, развёртывания мыслей, эмоций, ощущений и изменчивых состояний ума, которые стали похожи на обусловленное сновидение и в которых больше нет никакой исцеляющей бдительности. Он взывал к нам: познайте себя и будьте свободны.

Я стал заниматься духовной практикой в девятнадцать лет. Тогда мне попалась на глаза книга «Сострадательный Будда» (The Compassionate Buddha), собрание ранних буддийских трактатов под редакцией А. Е. Бёрта. Я глубоко вздохнув, полистал её и купил, хотя и подумал, что «мне уже ничто не поможет». Я хватался за соломинку. Мне было слишком тяжело выносить страдания бытия или, точнее, небытия. В тот день я с таким же успехом мог купить пачку таблеток, как и книгу о Будде.

Когда я прочёл эту книгу, мучительно осуждая себя за «непросветлённость», я пустился на поиски учителя. В 1956 году в Америке было непросто найти мастера медитации. Но вскоре я познакомился с парнем по имени Руди, и мы стали учиться вместе; он имел обыкновение сидеть у входа в свой восточный арт-шоп на Седьмой авеню в Нью-Йорке; сидя там, он предлагал мне сосредоточиваться на состояниях ума определённых прохожих: таким образом он постигал природу сердца и ума. Но затем я уехал на западное побережье. В следующие несколько лет я занимался практикой один. Несколько летя практиковал медитацию из «Бхагавад-гиты» и индуистскую медитацию сердца – они интуитивно казались мне близкими. Каждое утро я читал «Бхагавад-гиту» в трёх различных переводах и пытался постичь истину, которая скрывалась где-то посередине между этими немного различными толкованиями. Практики сердца побудили меня продолжать моё исследование, и на какое-то время я углубился в Иисусову молитву. Я ощущал страдания живых существ, которым в этом нередко равнодушном мире нужна поддержка, – эта практика воплощала для меня священную суть сердца. Я постоянно возвращался к абсолютной ясности учения Будды и мечтал каким-то образом постичь это воззрение; вскоре из Бирмы возвратился мой старый друг, который три года провёл в этой стране в качестве монаха и привёз наставления в практике осознанности, которые передал ему великий бирманский мастер медитации Махаси Саядо. Это было полное руководство по випассане (практике осознанности), которое дают в монастырях практикующим, выполняющим длительные ретриты в молчании. На протяжении двух лет я выполнял випассану без учителя – так, как мог.

На протяжении пяти лет я следовал разным учениям, но не находил учителя; затем, двадцать лет назад, я познакомился с Суджатой, молодым буддийским монахом, который недавно вернулся из Азии. Меня пригласили вместе с ним работать над его книгой, которая выходила в серии «Mindfulness» издательства Unity Press. Вскоре он стал для меня основным авторитетом. Он изменил меня сильнее, чем я – его рукопись во время её редактуры. Он снова и снова настаивал, чтобы я перестал думать, что я – это мои мысли. «Ты – это не твой ум!» – бранил меня он каждый раз, когда я уносился в бесцельные размышления. «Не думай о буддизме, практикуй». Спустя несколько лет Джозеф Голдстейн, весьма глубокий и преданный своему делу учитель медитации, процитировал слова своего наставника: «Не будь буддистом. Будь Буддой», и так замкнулся этот круг. (Стоит сказать, что с тех пор моё понимание снова изменилось: «Не будь Буддой, просто будь».)

В этот первый год я снова и снова напоминал себе, что я – не мой ум. Это потрясающее откровение и безоглядный выход за рамки обусловленности наталкивались на проявления глубокого смятения и моменты обусловленности ума. Ум говорил и говорил, а сердце мудро кивало в ответ. Когда я бросил вызов привязанности малого ума, заставляющей его держаться за все его мысли и чувства, его авторитет и полномочия стали таять. Малому уму открылся большой ум. Наконец-то малый ум стал восприниматься с великодушным милосердием. Я начал принимать в себе Нарцисса. Тогда Нарцисс оторвался от своего отражения и заплакал от радости, ведь никто прежде так не заботился о нём – и оказался в объятиях этого чистейшего милосердия. Когда старый ум оказывался в своей ловушке, я снова напоминал ему: это только процесс. Когда я настойчиво утверждал, что ум не ограничивается своей обусловленностью – ум терял почву под ногами, ему не на что было опереться. Снова и снова проявлялась неуверенность, которая рождалась в тени всё более глубокого переживания пустотности. Неуверенность желала знать: кто стоит за всем этим, если не ум? Это взвинченный Нарцисс. Испуганный Нарцисс. Однако становилось всё очевиднее, что даже эта неуверенность – «только ум», как говорят те, кто выпутался из этих сетей. Всё, кроме сердца, – только ум.

Тогда я начал понимать, что ум обладает собственным умом. Что мысли продумывают себя. Чувства – чувствуют себя. Ощущения – ощущают себя. И весь этот процесс, который мы постоянно называем собой, – просто раскрытие этой есть-ности. Когда мы говорим «Я есть», именно есть-ность делает это возможным, хотя эгоцентрический ум пытается приписать все заслуги себе и тем самым ставит себя под сомнение.

Осознавая, что весь мир – «только ум», в то же время я ощущал, что я – не только ум, в связи с чем моё ощущение Я и другого необычайно расширилось. Я знал, что я – не ум, как и всякое другое существо. Как и мои возлюбленные, мои дети, мои родители, даже мои учителя. И чем глубже я переживал эту истину, тем меньше я отождествлял ум моих друзей или возлюбленных с их истинным сердцем. Тогда благодаря милосердному вниманию стали проявляться такие утончённые уровни отношений, которые невозможны с точки зрения ума; они пленяли и вызывали глубокое удовлетворение.

В той же традиции, которая предлагает понятия «большого ума», «малого ума» и «только ума», также говорится о «не-уме». Не-ум – это ум, который предшествует появлению «большого» и «малого». Это присутствие внутри присутствия, дыхание внутри дыхания. Не-ум – это полнота сердца. Такие понятия, как малый ум и большой ум, существуют только в уме. Это лишь образования разной плотности в единой безграничности. Использовать такие понятия без осознания изначального простора глубинной реальности – то же, что во время песчаной бури рисовать концентрические круги на песке. Если их понимать как относительные моменты, они способствуют абсолютному пониманию. В малом уме – личностное отождествление с самостью. В большом уме – безличностное отождествление с отсутствием самости. Они взаимодействуют с одними и теми же элементами содержимого ума, но определяют их по-разному. В одном случае содержимое воспринимается как мои мысли, в другом – просто как процесс. Однако в конечном итоге глубинное переживание нашей безграничности растворяет в сущности ума даже такие искусные понятия. «Только ум», вывернутый наизнанку, становится «не-умом». Только ум – это мир как мысль и мышление. Не-ум – это совершенная свобода сердца.