800 Ум, в котором соединяется несоединимое, то есть сансара и нирвана, воплощается в конечном счете в нашем духе. Продиктовано ли такое утверждение глубочайшей скромностью — или заносчивой дерзостью? Значит ли это, что ум — всего лишь «не что иное, как ум»; или же что наш ум и есть Разум? Конечно, утверждается последнее, и с точки зрения Востока в этом нет никакой дерзости; наоборот, это совершенно приемлемая истина. Мы добились бы того же результата, сказав: «Я — Бог». Это подлинное «мистическое» переживание, пусть западному человеку оно и кажется крайне спорным; на Востоке же, где в чести иной склад ума, никогда не терявший связи с инстинктивными основами, оно расценивается совершенно по-другому. Коллективная интровертная установка Востока не позволяла чувственному миру разрывать витальную связь с бессознательным, психическая действительность никогда не оспаривалась всерьез, несмотря на наличие так называемых материалистических спекуляций. Единственной известной аналогией этому факту является духовное состояние дикаря, который удивительным образом путает сны и действительность. Разумеется, мы не смеем называть восточный склад ума дикарским, поскольку сами испытали глубокое воздействие его замечательной цивилизованности и утонченности. Тем не менее он опирается на первобытную духовность; это особенно справедливо в отношении признания действительности таких психических явлений, как духи и привидения. Запад попросту развивал иную сторону первобытности, как можно более точное наблюдение природы за счет абстракции. Наше естествознание развилось из изумительной наблюдательности дикаря. Мы добавили к ней толику абстракции — из опасения столкнуться с противоречивыми фактами. В свою очередь Восток превозносит психическую сторону первобытности заодно с непомерным количеством абстракции. Факты поставляют отличные истории, но не более того.
801 Итак, если Восток заявляет, что Разум свойствен каждому, то в этом не больше дерзости или скромности, чем в европейской вере в факты, выводимые из человеческого наблюдения, а иногда и подавно — лишь из истолкований. Потому-то европейцы небезосновательно опасаются чрезмерного абстрагирования.
802 Я неоднократно отмечал, что смещение личного осознания на менее постижимые духовные области действует освобождающе. Также я описывал, пусть кратко, трансцендентную функцию, которая вызывает трансформацию личности, и подчеркивал важность спонтанной, бессознательной компенсации. Далее, я указывал на пренебрежение этим значимым фактом со стороны йоги. Данный раздел текста как будто подтверждает мои наблюдения. Усвоение «всей сути» этих учений и составляет, по-видимому, сущность «самоосвобождения». Западный человек понял бы сказанное так: «Усвой урок и повторяй его, тогда ты освободишь себя». Именно это, как правило, и происходит с большинством европейцев, которые обращаются к йоге. Они склонны «заниматься ею» на свой экстравертный лад, нисколько не заботясь о необходимости мысленно смотреть внутрь себя, тогда как это условие — главное в учениях наподобие йоги. На Востоке истины в столь большой степени являются элементами коллективного бессознательного, что даже ученики усваивают их по меньшей мере интуитивно. Сумей европеец вывернуться наизнанку и жить как человек Востока, со всеми теми социальными, моральными, религиозными, интеллектуальными и эстетическими обязательствами, которые повлек бы за собой этот путь, он мог бы извлечь из этих учений максимальную пользу; однако невозможно по вере, морали и интеллектуальной манере оставаться добрым христианином и одновременно всерьез практиковать йогу. Я видел столько подобных случаев, что сделался отъявленным скептиком. Ведь западный человек не в состоянии легко отбросить свое прошлое, в отличие от собственной короткой памяти. История у него, можно сказать, в крови. Никому не посоветую браться за йогу без тщательного анализа своей бессознательной реакции. Что за смысл подражать йоге, когда темная сторона человека остается, как и прежде, все такой же средневеково-христианской? Если кто-то способен провести остаток своих дней на газельей шкуре под деревом Бо[789] или в келье какой-нибудь гомпы[790], забыв о политике и рисках разорения от игры на бирже, то такой исход можно считать благоприятным. Но йога в Мэйфере или на Пятой авеню[791] (или где угодно, куда можно позвонить по телефону) будет духовным мошенничеством.
803 Принимая во внимание духовную оснащенность восточного человека, мы можем согласиться с тем, что это учение полезно. Но, если только человек не готов отвернуться от мира и навсегда исчезнуть в бессознательном, само по себе учение не окажет никакого воздействия — по крайней мере, желаемого. Тут требуется соединение противоположностей, а в частности — решение трудной задачи, примирение экстраверсии с интроверсией посредством трансцендентной функции.
804 Этот раздел содержит ценные психологические сведения. Текст гласит: ум обладает «интуитивной» («быстро схватывающей») мудростью. Здесь «ум» понимается как непосредственное восприятие «первого впечатления», которое передает всю сумму предыдущего опыта с опорой на инстинктивные основания. Это подтверждает наши замечания о существенно интровертной предрасположенности Востока. Данная формула вдобавок отражает высоко дифференцированный характер восточной интуиции. Интуитивный ум, как известно, славится вниманием не к фактам, а к возможностям[792].
805 Утверждение о том, что Разум не существует, относится, очевидно, к особой «потенциальности» бессознательного. Нечто кажется существующим лишь постольку, поскольку мы его осознаем, и это проливает свет на тот факт, что многие люди не склонны признавать существование бессознательного. Когда я говорю пациенту, что у него полным-полно фантазий, он частенько бывает ошарашен моими словами: ведь он не отдавал себе отчета в том, что, оказывается, живет еще и в области фантазий.
806 Различные способы выражения «трудных» или «темных» представлений служат ценным источником сведений о возможностях истолкования. К тому же они дают понять, в какой степени эти представления сомнительны и противоречивы даже для той местности, религии или философии, где они возникли. Если идея совершенно ясна и общепринята, нет оснований наделять ее множеством имен. Но вот если она недостаточно известна или двусмысленна, то ее можно рассматривать под разными углами зрения, и тогда потребуется много имен, чтобы выразить ее своеобразие. Классическим примером тут выступает «камень мудрецов»[793]; во многих старых алхимических трактатах приводятся длинные списки его обозначений.
807 Утверждение, что «присваиваемые ему (уму) многие имена» неисчислимы, доказывает, что этот ум — Разум — и является чем-то столь же смутным и неопределенным, как и «камень мудрецов». От субстанции, которую можно выражать неисчислимым количеством способов, следует ожидать, что у нее окажется столько же качеств или граней. Если те и вправду «неисчислимы», то их нельзя пересчитать; отсюда вывод, что сама субстанция почти неописуема и непостижима. Она никогда не воспринимается до конца. Это верно и для бессознательного; перед нами очередное доказательство того, что «ум» есть восточный аналог нашего бессознательного (в особенности коллективного бессознательного).
808 В соответствии с этой гипотезой текст далее изрекает, что ум зовется также «духовной личностью» (или самостью). Самость — важное понятие аналитической психологии, о чем уже много говорилось, и нет необходимости повторять сказанное здесь. Я отсылаю читателя к литературе, указанной в примечании[794]. Хотя символы самости производятся бессознательной активностью и проявляются по большей части в сновидениях[795], факты душевной жизни, охватываемые самостью, не сводятся к сугубо психическим: частично они отражают и физическое существование. В этом и других восточных текстах «самость» выступает как чисто духовная идея, но в западной психологии под нею понимается целостность, что включает в себя влечения, физиологические и полуфизиологические явления. Предельно духовную целостность мы вообразить не в состоянии по указанным выше причинам[796].
809 Любопытно, что и на Востоке встречаются «еретики», которые отождествляют самость с «Я»[797]. У нас такая ересь тоже распространена довольно широко и поддерживается всеми теми, кто твердо убежден в том, что «Я»-сознание является единственной формой психической жизни.
810 Ум в качестве «средства переправы на другой берег» намекает на связь между трансцендентной функцией и идеей Разума, или самости. Поскольку непознаваемая сущность этого духа, бессознательного, всегда проявляется в сознании через символы — а самость и есть такой символ, — то в качестве «средства переправы» функционирует именно символ; иначе говоря, он есть средство трансформации человека. В своем сочинении о психической энергии я отметил, что символ действует как преобразователь энергии[798].
811 Мое истолкование Разума, или самости, как символа не является произвольным: сам текст называет его «Великим символом».
812 Примечательно и то, что наш текст признает потенциальность бессознательного, как она сформулирована выше, называя ум «единственным семенем» и «возможностью истины».
813 Матричный характер бессознательного проступает в слове «Все-основание».
814 Я уже объяснил эту вневременность как качество, присущее опыту коллективного бессознательного. Считается, что применение «йоги самоосвобождения» восстанавливает в сознании все забытые «знания» прошлого. Мотив апокатастасиса (восстановления) во многих мифах о спасении является важным признаком психологии бессознательного, он выявляет обилие архаического материала в сновидениях и спонтанных фантазиях как нормальных людей и душевнобольных. При систематическом анализе спонтанное пробуждение наследных форм (в качестве компенсации) обусловливает это восстановление. Кроме того, относительно часто случаются провидческие сновидения, из чего становится ясно, почему в тексте говорится о «познании будущего».
815 «Собственное время» Разума с трудом поддается объяснению. С психологической точки зрения мы должны, пожалуй, согласиться с комментарием доктора Эванса-Венца[799]. Бессознательное совершенно точно обладает «собственным временем», поскольку в нем смешаны настоящее, прошедшее и будущее. Такие сновидения посещали Дж. У. Данна[800], когда он видел во сне предыдущей ночью то, что должен был бы увидеть лишь следующей ночью[801]; это не редкость.