«Первое отделение, посвященное социальной поэзии во Франции, откроется вступительной речью А. В. Луначарского о народной французской поэзии. Затем выступят известные народные певцы Монтегюс, Жерар, Дублие, поэт Ж. Риктюс и др.»31.
Луначарский первым познакомил русского читателя со знаменитыми «Красными песнями» известного французского шансонье Мориса Буке, переведя их в те же 10-е годы для книги Ю. Стеклова «Поэзия революционного социализма», а красочный литературный портрет «поэта парижской голытьбы» Жана Риктюса сопроводил рядом переводов (в прозе) его нашумевших в свое время песен и баллад. Настоятельно рекомендуя мастерам советской эстрады использовать богатейший опыт этих песенников, Луначарский подкреплял свои советы популяризацией их произведений, известных до этого у нас лишь понаслышке. И все с той же целью, чтобы, осваивая этот опыт, наши поэты и композиторы могли в союзе с исполнителями возможно успешнее создавать «в русских ладах, в русской манере юмористические, сатирические, плясовые, легко заучиваемые куплеты» и чтобы непрестанно ширилась их аудитория, подхватывая и распространяя эти песни, заинтересованно включаясь в эту «пропаганду посредством песни».
Памятуя о массовой природе эстрадного искусства, Луначарский настойчиво предлагал использовать все возможности для наибольшего «тиражирования» нового эстрадного репертуара, не ограничиваясь обычными формами эстрадно-концертных выступлений. Уже в начале 1919 года по его предложению производится запись на граммофонные пластинки первенцев этого репертуара, вскоре же прозвучавших благодаря тому и в отдаленных уголках страны и на фронтах гражданской войны, – революционные песни, сатирические стихотво-рения, басни и частушки Демьяна Бедного в исполнении Б. С. Борисова, стихотворения «красного звонаря» Василия Князева, и в частности его знаменитая «Песня коммунаров», рефрен которой («Никогда, никогда, никогда, никогда коммунары не будут рабами») не раз повторялся в выступлениях Луначарского. 22 февраля 1919 года в Белом зале Моссовета состоялся общественный просмотр-прослушивание таких пластинок. «…Особенно сильное впечатление произвела речь Луначарского о Розе Люксембург, сопровождавшаяся аккомпанементом музыки», – сообщалось в газетном отчете32.
На его глазах возникают новые, мощнейшие технические средства массовой информации и пропаганды – радио, звуковое кино, и он сразу же оценивает перспективы их использования и для дальнейшей популяризации таких массовых видов искусств, как эстрада.
«…Мы еще недавно совсем не имели радио, и не кто-нибудь другой, а нарком по просвещению какие-нибудь 3–4 года назад, как сказку, читал, что в Америке во всякое время можно слышать то концерт, то лекцию, то газетное сообщение от маленького аппарата, который стоит на столе, – говорил он, выступая на юбилейной сессии ЦИК СССР, посвященной десятилетию Октября. – А сейчас при общем революционном темпе, которым мы развиваемся, – успехи радио совершенно изумительны. Имеется уже… огромная сеть передатчиков, которая неумолчно несет культурную, словесную и музыкальную речь во все концы нашей страны… Вот как оно распространяется, и при этом оно внедряется в деревню – это самое „радиво“, вероятно, от слов „радость“ и „диво“, это самое радостное диво появилось даже в глухих местностях…».33
Журнал «Радиослушатель» объявляет конкурс на репертуар для радиоэстрады, и Луначарский немедля откликается на это развернутой статьей, содержащей опять-таки, как и в других подобных случаях, не какие-то общие слова и положения, а ряд конкретных предложений, осуществление которых могло бы дать основу «богатому, веселому, многостороннему, всесторонне развивающемуся репертуару и распространять его могучими силами радио».
Кино обретает голос и звук… «Еще недавно общим местом было положение о сугубой смертности славы актера… – пишет Луначарский в предисловии к воспоминаниям А. А. Яблочкиной. – Теперь это уже не совсем так и скоро будет вовсе не так. Говорящее кино будет подхватывать лучшие роли и передавать яркие моменты в виде зрительных и звуковых ощущений, почти адекватных действительности, из века в век»34. Едва в том же 1929 году открывается первый в стране звуковой кинотеатр, где демонстрируется первый сборный звуковой киноконцерт, он немедля отзывается на это статьей («У звукового полотна»), горячо приветствуя заново открытую возможность расширения массовой художественной пропаганды, популяризации концертного исполнительства в частности.
Среди различных жанров, обретавших на советской эстраде новую, большую жизнь, два были, пожалуй, в сфере особенно пристального и любовного внимания Луначарского, и не только оттого, что по самой своей природе были близки его эстетическим интересам, но и. потому, что далеко не всеми они тогда причислялись к специфически эстрадным жанрам. Между тем органичное включение их в орбиту именно эстрадного искусства немало содействовало подъему его общего художественного уровня, разносторонности, общественному резонансу. Это – искусство звучащего слова и эстрада музыкальная в самом широком ее понимании, отнюдь не ограниченная одними выступлениями музыкальных эксцентриков, которые некогда лишь и считались соответствующими специфике эстрады (а все остальное уже, мол, не эстрада, а «академия», филармония).
Если справедливо суждение, что искусство звучащего слова лишь у нас и только в послеоктябрьские годы как бы обрело свое второе рождение, впервые став подлинно массовым видом искусства (а это, бесспорно, справедливо), то не менее верным будет сказать, что у самого начала начал его, став первым страстным его пропагандистом, был Луначарский. В дни первой Октябрьской годовщины в Петрограде был открыт первый в мире Институт живого слова, а год спустя в Москве – Институт декламации. Луначарский принимает ближайшее участие в их организации. За месяц до открытия Института (первоначально названного Курсами) живого слова состоялось заседание его организационного комитета. «Присутствовавший на заседании А. В. Луначарский, – сообщалось в отчете о заседании, – дал работе курсов новое, широкое, весьма интересное направление: осветить живым словом преподавание в общей школе словесности, которое велось до сих пор мертво. Затем, по мнению А. В. Луначарского, открываемые курсы должны поставить себе целью расширить и развить у человека его возможности для выражения своих чувств и заражения своими чувствами, для творчества словом, для импровизации и обратить внимание на гигантское значение в настоящее время агитационных задач»35.
Программный характер носило выступление Луначарского на открытии этого института, состоявшемся 15 ноября 1918 года. Живым предвидением будущего (и не такого отдаленного, как могло еще казаться) прозвучали его слова: «Я совершенно убежден, что целая бездна художественных наслаждений, психологических глубин, сокровенных красот выяснится перед той культурой, которая будет культурой звучащей литературы, когда поэты, как древние трубадуры, будут петь свои произведения, когда вновь написанные повести и романы будут читаться на народных празднествах при множестве людей, которые будут определенным образом на них реагировать».
На ту же тему, с новым, интереснейшим поворотом мысли, он выступал и на открытии московского Института декламации, перед которым ставилась, по его словам, важнейшая государственная задача – подготовка «художников чтения, мастеров звучащей поэзии, способных нести это искусство в массы», ибо «если слово ценилось даже в эпоху буржуазного индивидуализма, то как же оно должно цениться в эпоху социалистического строительства, в которой человеческое слово приобретает великое, неумирающее и вечное значение».
Рассматривая в этих выступлениях наряду с общими организационно-творческими вопросами и ряд проблем специфических свойств и внутренних ресурсов жанра художественного чтения (как нередко его называют), Луначарский в дальнейшем возвращался к ним неоднократно. В середине 20-х годов в статье «О поэзии как искусстве тональном» он глубоко анализировал различные формы и способы звучания на эстраде художественных произведений, выдвигая, в частности, предложения о разработке совершенно новой формы «тональной поэзии», претворения музыкальных произведений в звучащие поэтические образы. От теории – к практике, и, не останавливаясь на соображениях теоретического плана, он пишет ряд словесных парафраз на музыкальные произведения, в числе которых и поэтические «сонаты», и «слова для песен без слов» (на музыку Шуберта, Баха), и текст коллективной декламации «Героическая соната № 3». Точно так же. не ограничиваясь призывами к поэтам и писателям создавать новые произведения, специально предназначенные для чтения с эстрады, он считал полезным хотя бы в порядке эксперимента, отнюдь не претендовавшего на то, чтобы считаться образцовым, показать личный пример участия в подготовке нового чтецкого репертуара.
Предваряя сборник Московского цеха поэтов «Стык» (1925) своей вступительной статьей, Луначарский публикует в этом сборнике несколько «прелюдий» из задуманной им в то время книги «Стихи декламатора». «„Honny soit, qui mal у pense“[2], – пишет он в связи с этим. – Это вовсе не значит, что я моими стихами хочу показать, как их нужно писать. Уж разумеется, это не образцы, а просто кусочки работы, по которой еще будет видно, выполнит ли она, хоть в некоторой мере, поставленную ей задачу – дать специфические стихи для клубного декламатора, более целостные по своему плану, чем те хрестоматии, какими являются книги декламаторов, до сих пор выпущенные»36.
Особая роль в звучащей поэзии должна была, по мысли Луначарского, принадлежать самим поэтам.
В ноябре 1919 года, докладывая Ленину о своей поездке на Южный фронт, он описывал многолюдный митинг, организованный в связи со стремлением «поднять елико возможно агитацию в частях, предназначенных к активному наступлению»: «Из впечатлений этого митинга отмечу большой успех, с которым приняты были чрезвычайно отвечающие моменту стихотворения мобилизованного пролетарского поэта Садофьева. Этоготалантливого человека необходимо использовать возможно шире именно как участника митингов и празднеств, как поэта-агитатора»37.
«Революция выдвинула поэзию на эстраду, приблизила ее к массам… И я горжусь своими выступлениями с эстрады», – говорил Маяковский, выступая 15 ноября 1927 года в московском Политехническом музее с чтением поэмы «Хорошо!». Наутро Луначарский, восторженно встретивший эту поэму («Это – Октябрьская революция, отлитая в бронзу…» – говорил он), вручает Маяковскому письмо, адресованное «всем Наробразам и художественным отделам Политпросветов»: «Поэт Владимир Владимирович Маяковский направляется в города СССР с чтением своей октябрьской поэмы „Хорошо!“. Считая эту поэму имеющей большое художественное и общественное значение, прошу оказывать тов. Маяковскому полное содействие в устройстве его публичных выступлений»38.
Всячески поддерживая выступления поэтов с чтением своих стихов, Луначарский нередко сам предварял эстрадные «турниры трубадуров слова». Таким, к примеру, был поэтический вечер «Россия в грозе и буре», устроенный 6 декабря 1920 года в московском Дворце искусств. После доклада А. В. Луначарского на эстраде сменяли друг друга Валерий Брюсов, Андрей Белый, Сергей Есенин, Борис Пастернак, Илья Эренбург; Алиса Коонен читала стихи Блока и других поэтов, не имевших возможности лично участвовать в вечере.
О том, какой характер носили такие выступления, некоторое представление может дать короткий отчет «Вестника театра» (1920, № 89) о вечере в «Особняке поэтов», состоявшемся 14 сентября того же, 1920 года, где со вступительным словом выступил А. В. Луначарский:
«…Поэт в своем творчестве совершенно свободен. Но если он не горит своим временем, а ограничивается только тысячными перепевами соловьиных песен, – он остается поэтом „приятным“, не больше. Поэты же, запечатлевшие свою эпоху, высятся над этими „приятными“ как гиганты… Наше время более чем какое-либо должно отразиться в творчестве подлинного поэта. И т. Луначарский ждет этого певца-гиганта, который запечатлеет грохочущие дни пролетарской революции».
Все новое, живое, что только могло расширить популяризацию звучащего художественного слова, открыть новые для него пути, встречало неизменный отклик Луначарского. Так, еще в первые месяцы Октябрьской революции была им поддержана инициатива режиссера и актера А. А. Мгеброва, инсценировавшего вместе с юными студийцами Петроградского Пролеткульта ряд стихотворений «поэта грядущей демократии» Уолта Уитмена: стихи исполнялись в плане театрализованной коллективной декламации, тогда еще бывшей внове.