Сохранилось любопытное свидетельство об одном из выступлений Луначарского на этих уитменовских вечерах, любопытное тем более, что принадлежало оно А. Р. Кугелю, весьма скептически относившемуся в тот период к происходившему вокруг. В своих «Заметках», напечатанных в журнале «Театр и искусство» в августе 1918 года, Кугель писал:
«Самое интересное на вечере У. Уитмена было слово А. В. Луначарского, сказанное во время одного из антрактов. А. В. Луначарский, во-первых, очень хороший оратор, во-вторых, весьма образованный человек… Было, несомненно, нечто крайне оригинальное и совсем необыкновенное в том, что „народный комиссар“, ну, скажем „по-буржуазному“, министр, в пальто и шляпе стоит на авансцене и разъясняет аудитории поэта Уолта Уитмена. Тут действительно есть некая демократическая простота, как раз в духе американского поэта. Еще было хорошо то, что А. В. Луначарский, обращаясь к аудитории пролетариев, не вульгаризировал ни слов, ни понятий… Конечно, его слово было тенденциозно… но все же это были мысли и идеи, а не одни лишь митинговые слова…»39.
Уже упоминалось выступление Луначарского на открытии в Москве Института декламации. Среди участников этого вечера был и один из основоположников советской школы искусства художественного чтения, открывший своими «Вечерами рассказа» новую эпоху в этом жанре, – Александр Закушняк. Выступление этого «мастера звучащей поэзии» в концертном отделении вечера имело оглушительный успех. С горячим одобрением встретил его и Луначарский.
В неопубликованных дневниковых записях Закушняка сохранились взволнованные строки о впечатлении, произведенном на него программной речью Луначарского: «27. XI. 1919. Открытие. Луначарский. То, о чем мечтал, думал…»
О встречах с Луначарским не раз упоминается и в переписке Закушняка, также ждущей публикации. Так, в письме жене, датированном 12 июля 1922 года, он писал:
«…Пошел вчера к Луначарскому… Обаятельный он человек. Вспоминаю я – как раньше не то что министр, а простой пристав принимал. Принял и сразу заинтересовался моим делом. Я его спросил, не знает ли он каких-либо современных художественных произведений, как русских, так и иностранных. Оказывается, он в курсе литературы. Назвал мне ряд вещей (мне совершенно неизвестных авторов). Говорил, что сейчас за границей печатается много очень интересных вещей в художественном отношении. К сожалению, очень мало переводят, но все-таки назвал мне, где будут некоторые вещи напечатаны. Во всяком случае, на иностранном языке он мне сам даст. Сказал, чтобы я зашел к нему, и он даст мне книги и вообще рад служить… Что касается академического пайка, то он сказал, что я на него имею полное право и он готов помочь мне всей душой. Сделал надпись на прошении самую энергичную. Нашел, что я похудел, сказал, что мне надо набраться сил. Я подал ему прошение о санатории, он сделал отметку и направил Семашко…[3] Вообще же он был трогательно любезен, и на меня произвело такое впечатление, что он меня знает и ценит как известную артистическую величину»40.
В дальнейшем, задумав к столетию восстания декабристов подготовить специальный литературный вечер, Закушняк, как видно из его дневниковых записей и переписки, неоднократно встречался с Луначарским по этому поводу, получал от него советы о материале для композиции и т. д. К сожалению, ряд обстоятельств помешал ему осуществить этот интереснейший замысел…
А вслед за Закушняком – Яхонтов.
Зимой 1920 года Луначарского приглашают посмотреть не совсем обычный спектакль-концерт – весеннюю сказку Островского «Снегурочка». Все роли, от Берендея до Леля и Снегурочки, в озорной манере, чем-то навеянной шедшими тогда репетициями «Принцессы Турандот», исполняли два юных ученика вахтанговской студии. Луначарский охотно принимает приглашение и оставляет в простой школьной тетради, служившей для этого самодеятельного «театра двух актеров» книгой отзывов, запись: «„Снегурочка“ Яхонтова и Бендиной хорошенькое, маленькое ранневесеннее зернышко, из которого вырастет чудесный, ароматный и совсем новый цветок. А. Луначарский».
«Я был щенком и не придал особого значения этому предсказанию. Я учился в школе и не собирался оставлять ее. Я еще не подозревал тогда, что останусь один. Я рос для театра, я мечтал стать актером в театре Вахтангова», – признается четверть века спустя Владимир Яхонтов, утвердивший на концертной эстраде совершенно новый жанр театра одного актера, силу и обаяние которого так зорко ощутил, наблюдая самый первый, ранний его опыт, Луначарский.
С огромным интересом встречает Луначарский в 1925 году смелый, подлинно новаторский опыт Яхонтова – появление на эстраде литературно-политической композиции, посвященной Ленину, а когда два года спустя успех новой, пушкинской композиции рождает у Яхонтова мысль о создании театра «Современник», непосредственная помощь Луначарского, как благодарно вспоминает он в своей книге «Театр одного актера», содействовала организации этого эстрадного театра актера-чтеца при Главнауке41.
«В мире музыки» – так назван следующий раздел. Так назвал сам Луначарский книгу, в которой была впервые собрана некоторая часть его статей и речей о музыке. «Музыка должна гореть как огонь, как факел и насытить наши будни», – не уставал он повторять, и это в равной мере относилось к тому, каким могучим пропагандистом и резонатором музыки может и должна стать эстрада. И эстрада специфически-концертная и эстрада в самых популярных ее формах. Тот барьер, который долгие годы их разделял, оставляя для массовой эстрады из всех богатств мира музыки только жалкие крохи, должен был быть разрушен! Каждый шаг, сделанный в этом направлении, будь то в стенах старейшего театра или на массовом празднестве, в окраинном рабочем клубе, избе-читальне или в летнем «увеселительном» саду, находил его горячую поддержку.
Весной 1920 года на страницах журнала «Вестник театра» промелькнула заметка, издевательски расценивавшая организацию концертов в Большом театре. Не успела она появиться, как в следующем же номере журнала было напечатано письмо в редакцию, яростно полемизировавшее с нею.
«Симфонические концерты в Большом театре – лучшее музыкальное явление во всей музыкальной жизни Москвы. Публики бывает в них видимо-невидимо… Я считаю своим лучшим отдыхом за всю неделю возможность прослушать волшебную музыку под управлением Кусевицкого и каждый раз радуюсь тому, что, несмотря на огромные тяжести жизни, мы все-таки могли сохранить такой превосходный и вряд ли пошатнувшийся по сравнению со своими „лучшими временами“ оркестр», – писал автор письма, протестуя против попытки «очернить едва ли не лучше организованное, едва ли не наиболее популярное в Москве музыкальное предприятие»42.
Письмо было подписано:
В том, что Луначарский именно так подписал свою статью, не было никакой «игры», никакого кокетства. Он ходил на концерты не по «долгу службы», не в силу «хорошего тона», а по зову сердца. Слушание музыки, пребывание, хотя бы краткое, в мире музыки всегда было для него, где бы он ни находился, жизненной потребностью, духовной необходимостью – с юношеских лет до последних дней. Незадолго до кончины, в 1932 году, находясь в Женеве, он пишет сыну: «…Я очень жажду музыки. В Москве не успеваю. Слушать музыку стараюсь ходить один. Вчера очень наслаждался… Венский квартет исполняли виолончели, которые очень люблю»…43.
И потому так естественна подпись: Постоянный посетитель… Любитель искусства, зритель, слушатель сам по себе имеет право голоса, в зрительном зале все равны, часто напоминал он. Но, конечно же, Луначарский был не только посетителем концертов, не только слушателем. Это – правда, но далеко не вся. Он был и одним из вдохновителей этих концертов и активным их участником.
«Все концерты проходили с неизменным успехом у новой рабочей и красноармейской аудитории, чему способствовали вдохновенные выступления А. В. Луначарского, его мысли об искусстве – всегда глубоко партийные, художественно-тонкие и яркие, при этом излагаемые общедоступным языком и в блестящей ораторской форме, – вспоминает организатор Квартета имени Страдивариуса В. Л. Кубацкий. – Весь коллектив Большого театра относился к этим выступлениям с огромным интересом, как к новой форме концертов, типа Музыкального университета»44.
Многие из ныне хорошо известных статей А. В. Луначарского – о Бетховене, Рихарде Штраусе, Берлиозе, Скрябине и др. – являются не чем иным, как отредактированной стенограммой его знаменитых вступительных слов к концертам Большого театра. А сколько таких его речей, которые могли бы в совокупности составить полный курс музыкального университета, остались никак не зафиксированными или дошли до нас лишь в кратком газетном пересказе!
Луначарский был непосредственным организатором и активнейшим профессором того подлинно народного Музыкального университета, факультеты которого с первых же месяцев революции начали организовываться не только в двух столицах, но и по всей стране. Осенью 1918 года, публикуя статью, пропагандировавшую «народные концерты государственного оркестра» (статья так и называлась), он развертывал многосторонний план широкой музыкально-просветительной работы, высказывая искреннее убеждение, что «каждый район, каждый полк придет на помощь оркестру, чтобы заполучить его к себе, чтобы чарующая фея музыки на пару часов слетела к ним и своей божественной песней, своей бессмертной лаской помогла забыть скорби, утешила бы и новую мощь вдохнула бы в богатырскую рабочую грудь»45.