«…все более или менее добропорядочное в старом искусстве – охранять. Искусство не музейное, а действенное – театр, литература, музыка – должны подвергаться некоторому, не грубому воздействию в сторону скорейшей эволюции навстречу новым потребностям. К новым явлениям относиться с разбором. Захватничеством заниматься им не давать. Давать им возможность завоевывать себе все более видное место реальными художественными заслугами. В этом отношении, елико возможно, помогать им».
На что Ленин сказал:
«Я думаю, что это довольно точная формула. Постарайтесь втолковать ее нашей публике, да и вообще публике в ваших публичных выступлениях и статьях».
«Могу я при этом сослаться на вас?» – спросил Луначарский. И услыхал в ответ столь характерное для Ленина:
«Зачем же? Я себя за специалиста в вопросах искусства не выдаю. Раз вы нарком – у вас самого должно быть достаточно авторитета».
О том, как авторитетно, с какой энергией и настойчивостью осуществлялся Луначарским этот ленинский наказ – осуществлялся и в бесчисленных статьях и выступлениях, и в повседневной практике наркома по просвещению, непосредственно руководившего театральным делом – достаточно хорошо известно. И это в равной мере касалось и больших, и малых форм искусства, и пропаганды бессмертных образцов мировой и отечественной классики, «настоящего великого искусства» (как говорил Ленин). Это касалось и оперативного решения насущных задач, выдвигавшихся современной действительностью. Говоря об этом, Ленин всегда советовал возможно шире и активнее использовать агитационные возможности искусства. И это не переставал «втолковывать» в статьях и выступлениях А. В. Луначарский.
«Театр наш, наше искусство отныне может и должно стать кафедрой, трибуной, проповедью нового коммунистического строительства, потому что отныне это уже не голая схема, не голая тенденция и партийная программа, а нечто великое, пламенеющее, облеченное в великолепную художественную форму, идущее прямо к сердцу и чувству зрителя. Развитие агитационного театра ныне неминуемо»,
– говорил он в день третьей Октябрьской годовщины, предваряя премьеру мейерхольдовской постановки «Зорь» в Театре РСФСР I.
И в том же ноябре 1920 года, развивая эту же мысль, писал в «Тезисах об основах политики в области искусства»:
«Искусство есть могучее средство заражать окружающих идеями, чувствами и настроениями. Агитация и пропаганда приобретают особую остроту и действенность, когда они одеваются в привлекательные могучие формы художественности»13.
В осуществлении этих задач свою значительную роль и должна была сыграть «легкая кавалерия искусства», ведя бой на переднем фланге борьбы за новое общество, за нового человека во всем многообразии своих жанровых подразделений, во всеоружии своих выразительных средств, пополняя свой арсенал всем, что могли дать лучшие традиции революционной публицистики и что можно было почерпнуть из опыта сегодняшних театральных исканий. И тем самым, как бы перевооружаясь на ходу, отбрасывать и преодолевать все идейно чуждое, антихудожественное, пошлое, что выхолащивало ее живую суть «под пятой буржуазного мещанства».
«Театр-плакат, театр, в ярких, остроумных образах и сценических положениях пропагандирующий определенные призывы» – таким виделся Луначарскому эстрадный театр, гибкий, мобильный, молниеносно откликающийся на политическую злобу дня, живо, остроумно, броско, художественно привлекательно доводящий до сознания и чувства зрителя «лозунговые начала». То же должно быть свойственно и цирку, где «клоун смеет быть публицистом» и где, так же как на эстраде, не следует забывать, что «обходить злободневные темы – преступление».
Это – главное, первоочередное, но это отнюдь не исключало еще одной, пусть не первостепенной, но жизненно важной и нужной функции эстрадно-циркового искусства, само упоминание о которой считалось когда-то кое-кому «политически ошибочным», «антипролетарским». Речь в данном случае идет о, говоря словами Луначарского, «веренице веселых шуток, которые дают настоящий непринужденный отдых», о том художественном наслаждении, которое приносят зрителям эстрадного концерта и циркового представления «феерии человеческой изобретательности, до фокусного совершенства доведенной техники», виртуозное искусство малых форм, освобожденное от коросты буржуазной, мещанской пошлости. Иначе говоря, о правомерности культурно-развлекательной функции цирка и эстрады:
«…А если уж веселиться, то, конечно, со вкусом, изящно, а не в формах излюбленных теперь западноевропейской буржуазией – аляповатых, гривуазно-животных».
Говоря о средствах и приемах отражения и анализа действительности, образного воплощения «лозунгового начала», агитационно-пропагандистского воздействия на зрителя и создания лучших условий для столь необходимого трудовому человеку жизнерадостного, полноценного отдыха, каким мог располагать арсенал «легкой кавалерии искусства», народных празднеств, массовых зрелищ, Луначарский издавна считал одним из самых действенных – оружие смеха.
В дни столетия со дня рождения Луначарского была опубликована его переписка с женой, относящаяся к осени 1930 года, где он делился сокровенными признаниями о литературных планах, на которых, «если судьбе будет угодно», мечтал сосредоточить все последние силы. Это прежде всего фундаментальная, обобщающая все им написанное о В. И. Ленине, книга о Ленине «как типе гения и героя», «книга живой мудрости» – особая работа, «которая будет историей и теорией мудрости». И «Смех, как оружие классовой борьбы», «в которой, – писал он, – широко изложу мою эстетику»14.
Ни одной из этих работ Луначарскому завершить не удалось. Но мысль о них не оставляла его до последних дней. В том же 1930 году он публикует статьи «Что такое юмор?», «О сатире», «Джонатан Свифт и его „Сказка о бочке“». Ту же тему затрагивает в статье 1931 года «Кинематографическая комедия и сатира» (фрагменты этих статей читатель встретит в этом сборнике) и тогда же, войдя в состав Президиума Академии наук СССР, организует и возглавляет специальную комиссию Академии наук по сатирическим жанрам.
Определяя задачи этой комиссии, он говорил: «Смех был всегда чрезвычайно важной частью общественного процесса. Роль смеха велика и в нашей борьбе, последней борьбе за освобождение человечества. Мы будем поэтому счастливы и горды, если нам удастся проследить и на конкретных примерах проанализировать историческое развитие смеха и отточить, таким образом, оружие наших юмористов, наших сатириков…»15.
Это в известной мере уже было выполнено самим Луначарским. В разделе «Будем смеяться», принявшем название его статьи, написанной в 1920 году во славу смеха, который «не только призыв к силе, но и сам – сила», сгруппированы некоторые из его высказываний на эту тему. В них охарактеризованы и проанализированы все градации смеховой культуры, от гневного, бичующего, испепеляющего хохота и разоблачающего донага сарказма до добродушного поддразнивания и ласковой, дружеской улыбки. Честь и место смеху во всех его оттенках, и в праздничном, веселом, безудержном многоголосии народных гуляний и массовых зрелищ, и в яркой пестряди эстрадно-концертных программ, своего рода «революционного кабаре», и в будущем театре политических обозрений, и при свете прожекторов на цирковой арене. И поистине неисчислимы формы применения этого оружия, напоминает Луначарский: здесь и «легкокрылая и жалящая, как оса, эстрадная песенка или куплетная хроника», и клоунада, и «драмолетта» – маленькая пьеса и водевиль, обозрение-ревю и политический фарс, миниатюра, буффонада и скетч, фельетон и басня, эпиграмма, сатирический танец-плакат, всевозможные пародии и шаржи и т. д. и т. д.
Все окажется к месту, если только за этим – живая, острая мысль.