Голос матери пробивался сквозь марево безумной ярости, обиды и ненависти.

— Когда-то я точно так же защищал свою…от отца. Дрался с ним…получал по шее, по ребрам, сидел в яме, но бросался каждый раз, когда Альфонсо ди Мартелли смел повысить на нее голос.

Казалось, Сальваторе совершенно не заботит наставленный на него пистолет, он прошел мимо Юлии и приблизился к сыну еще на несколько шагов.

— Тогда она была единственной женщиной в моей жизни. Я обожал ее. Боготворил. Кто-то молился святой деве Марии, а я молился моей маме… А потом ее не стало. Я мог бы прыгнуть на дно ее могилы и свернуть себе там шею, но маленький Марко кричал и плакал…маленький, больной Марко остался один, а мама перед смертью просила меня позаботиться о нем. Просила не бросать ее малыша. И я заботился. Как умел. Как может заботиться пацан о младшем брате…брате…

Чезаре раздражало, что его голос так действует на него, раздражало, что Сальва не боится, что в его глазах та дьявольская гордость и высокомерие, что он приближается к парню и…и самое противное — Чезаре дико, безумно интересно все, что он говорит. Как будто приоткрывает завесу того, что так долго от него скрывали.

— А потом мы оба встретили ее. Маленькую девочку с сиреневыми глазами и сердцем из льда. Она читала тебе в детстве сказку про Снежную Королеву?… В нашей сказке Кай и Герда поменялись местами, и я так и не смог растопить айсберг под ее хрупкими ребрами. Я убивал ради нее, резал, колол, стрелял. Искал ее у черта в бездне, наврал всем, что ее кровь может спасти Марко, и держал возле себя, чтобы ее не убили по закону омерты, женился на ней вопреки воле моего отца… Но она так и осталась холодной расчетливой сукой, которая легла под моего брата …

— ЗАТКНИСЬ! ОНА НЕ ЛЕГЛА! НИКОГДА НЕ ЛЕЖАЛА ПОД НИМ! ОНА СВЯТАЯ! Понял? СВЯТАЯ! Ни разу Марко не дотронулся до нее!.. Когда бил ее, когда хотел взять силой перед тем, как я прострелил ему башку…он сказал, что он…она хранила верность ТЕБЕ! Будь ты проклят, и я не дам. не дам тебе уничтожить ее! Ты…сдохнешь вместе с ним!

Пока говорил, глаза Сальваторе ди Мартелли расширялись, становились черными и мрачными, как самая глубокая бездна.

— Ложь!

— Правда! Он говорил долбаную правду! Вы оба не достойны ее! Вы оба издевались над ней! Я..

— Нет! Чезаре! Нет!

Почувствовал, как ледяные пальцы Юлии впились в его запястье.

— Не надо. Он же твой отец…он не знал…он просто зол…не надо. Давай уйдем, мой Цезарь, давай уйдем. Опусти пистолет.

Но он не мог остановиться, его трясло, его колошматило от сумасшедших эмоций.

— Не отец…НЕТ! Отец бы так не поступил! Уйди, мама! Он не успокоится! Он одержим! Он оскорбил тебя!

— Чезареее, не надо!

— Давай, малыш! Заверши этот фарс! Поставь все точки над и!

Проклятый подначивающий голос.

— Не слушай его…ты ведь другой, ты добрый, мой мальчик, ты…ты другой. Не стреляй, заклинаю тебя…не убивай его.

Ее голос, ее мольбы, один взгляд на ее умоляющие сиреневые глаза, на ее красивое лицо и снова на НЕГО. Продолжает усмехаться. Смотрит то на Чезаре, то на Юлю. Смеются только губы, а глаза все такие же страшные, безумные, и Чезаре кажется, он смотрит в зеркало на себя самого.