Меня пропустили без слов, и теперь я медленно поднималась по широким ступеням лестницы наверх. Я не знала, что скажу ему, не знала, как выживу после всего этого унижения, как смогу смотреть на своё отражение в зеркале, но самое важное, чтобы мой сын был жив и вышел из тюрьмы. С тех пор, как он родился, меня уже не волновала я сама и собственная жизнь. Я жила для него и ради него… И лишь возвращение Сальваторе встряхнуло меня, подняло из могильного холода, в котором я себя похоронила, и дало сделать глоток воздуха…чтобы снова похоронить под гранитом презрения, потопить в океане ненависти.

Рука в черной перчатке скользила по гладким перилам. Лестница казалась невероятно огромной, и в то же время она очень быстро закончилась.

Меня провели в торжественную залу, распахнули передо мной дверь и тихо затворили за моей спиной.

Он играл в бильярд. Сам с собой. Одет в белое. Никогда не видела его в белом… Это вызов трауру? Ведь у него вчера умер брат. Он же наверняка знает о смерти Марко. На меня не смотрит. И не посмотрит. ОН свои условия огласил. Идти и о чем-то умолять, не выполнив их, бесполезно. Отчаяние затопило до такой степени, что казалось, я вся превратилась в оголенный нерв.

Но вопреки моим мыслям Сальваторе обернулся и прокрутил в руках кий, осматривая меня долгим взглядом, и снова наклонился к столу, чтобы подбить шар, который отлетел в лузу. Я сняла зубами перчатки, при этом не переставая идти к нему через огромную залу. Если такова цена, я ее заплачу…пусть потом я превращусь для самой же себя в мусор, но я ее заплачу.

О, как бы я хотела, чтобы все было не так… Чтобы мы просили друг у друга прощение, чтобы он обнимал меня и целовал мои волосы, чтобы шептал о том, как скучал по мне все эти годы, а я бы цеплялась за его плечи и выстанывала его имя, я бы плакала и говорила о том, как безумно сильно любила его…люблю и буду любить, даже если мы никогда не будем вместе.

Но это лишь мои мечты. Они никогда не исполнятся. Никто из нас не прошепчет «прости», никто из нас не скажет «люблю». Между нами столько крови и смерти, что эти слова давно в них утонули.

Снова посмотрел на меня и опять подбил шар, оперся на кий и облокотился на край бильярдного стола. Высокомерно задрал подбородок. Наслаждается. Я буквально кожей чувствую флюиды триумфа, исходящие от него, и собственные ломающиеся кости…потому что я буквально вижу себя под подошвами туфель Сальваторе. Как он тщательно вытирает их об мое тело… Подошла почти вплотную. Пальцы развязали черный платок, дали ему сползти с головы и упасть пятном на мраморный пол. Молчит. Смотрит на меня, выжидая, постукивая кием об пол.

Сняла очки, бросила на зеленый бархат и принялась расстегивать пуговицы на платье. Одну за другой, не отрывая взгляд от его черных глаз с этой невыносимой золотой каймой, которая кажется вспыхнула пламенем. Стянула рукава платья, обнажая плечи и грудь, прикрытую шелком нижнего белья. Вздрогнул, посмотрев вниз, увидела, как дернулся его кадык и сжались челюсти. И меня окатило волной его похоти, она отдалась во мне резонансом и заставила напрячься всем телом.

— Прости…отказ не принесла…но, думаю, тебя удовлетворит, что я теперь вдова, и я готова ползать у твоих ног…

Хотела опуститься на колени, но он вдруг схватил меня за локти и привлек сильно к себе. Какое-то время смотрел мне в глаза. Просто молча смотрел в глаза, и на глубине его зрачков я видела адский всплеск боли. Как будто у него сейчас в сердце торчало лезвие, как будто он вот-вот заорет в агонии, и я оглохну от его крика. Но он не заорал, а хрипло выдохнул мне в лицо.

— Мне это больше не нужно. Уходи, Вереск…Просто уходи.

Нееет, нет он не может меня прогнать. Не сейчас…о, боже, только не сейчас….

— Он не написал…он просто не успел…я разденусь, я буду целовать твои туфли и сапоги, я сделаю все, что ты захочешь…спаси моего сына…спаси его от мести, выплати долг, и я всю жизнь буду возвращать его тебе, как ты захочешь.

— Я больше ничего не хочу, Вереск…Отхотел. Уходи.

Я все еще пыталась стать на колени, но он не давал. Цепко держал меня за талию… Потом вдруг тронул мое лицо, плечо, на котором остались пальцы Марко и багровые кровоподтеки от ударов. Скривился, как от боли.

— Иди…ты свободна…