– Насколько серьёзно ранен? – поинтересовался я.

– ОЧЕНЬ серьёзно – свинцовым "жёлудем" в голову. У него промят шлем и проломлен череп, – вопрос во взгляде нашего номинального главнокомандующего виден отчётливее, и я незаметно для посторонних кивнул ему, подтверждая его догадку. Он не входит в число посвящённых во ВСЁ, как и его царствующий отец, и для них мы – просто доверенные люди Тарквиниев, допущенные к информации от имеющегося у них какого-то жутко засекреченного оракула. Как гласит один бородатый прикол из нашего прежнего мира, "секретность вашей работы заключается не в том, чем именно вы занимаетесь, а в том, что этим занимаетесь именно вы". Вот и у нас дело обстоит примерно так же…

– Я должен спешить, так что вы совещайтесь дальше без меня, – распорядился царёныш уже по-турдетански, – План вы знаете, вот и действуйте по нему.

– Хайль Миликон! – гаркнули мы с соответствующим жестом.

Были, собственно, только наметки плана, предусматривавшие прогулку в город групп володиного спецназа, но прогулка прогулке рознь, и тут наклёвывалась очень даже реальная возможность сделать эти прогулки – ну, попрогулочнее, скажем так. А нахрена нам, спрашивается, мёртвые герои?

– Ты слыхал, о чём мы говорили с "сияющим"? – спросил я всё ещё стоящего перед нами пленника, – Ах, да, ты же не владеешь греческим. Но ведь имя Гая Атиния ты расслышал, верно? Ты знаешь, кто это такой?

– Самый главный римлянин?

– Да, римский пропретор Дальней Испании, то есть всей Бетики – главнее его в ней никого нет. И вот сейчас нам сказали, что он тяжело ранен вашими со стены. Думаю, что в городе с тобой тоже поделятся этим радостным известием – ПОКА радостным. Но ты не кажешься мне непроходимым глупцом, и я думаю, ты понимаешь, как это отразится на судьбе Гасты. Если рана окажется смертельной, город ждёт кара за его смерть, но даже если он и выживет – что едва ли при такой ране – не думаю, чтобы он простил вам своё ранение, – я-то знал от имеющего привычку подтверждаться Тита Ливия, что пропретор скопытится на третий день, но это не для посторонних, для них – только официоз о двух возможных вариантах, но для злосчастной Гасты – практически одинаково хреновых.

– И что же нас теперь ждёт? – пленник заметно скис.

– Ну, я не знаю, разрушат римляне город или нет, – об этом у Ливия и в самом деле не сказано ни слова, – Но думаю, что для вас самих это уже не столь важно. Вас – тех, кого римляне не повесят на своих любимых крестах – ожидает рабство. Мужчин, скорее всего, рудники Кордубы и Нового Карфагена, женщин, кто помоложе и посимпатичнее – римские бордели, а детей – ну, наверное, продадут в Риме, и там уж – как кому повезёт…

– Да мы лучше убьём их и умрём сами с оружием в руках!

– Для зачинщиков и активных участников мятежа это, наверное, и будет самым лучшим выходом, – согласился я, – А вот из остальных многие могли бы и спастись, если бы попали в плен не к римлянам, а к нам. Сегодня приступа ещё не будет – и дело уже к вечеру клонится, и римлянам не до того, но вот завтра – готовьтесь к героической гибели, кому она суждена. Я вот думаю – с одной стороны надо бы и нам на приступ пойти, ведь чем больше мы ваших людей захватим в плен, тем больше их спасём от невольничьего рынка, рудников и борделей. Но с другой – вот смотрю я на ваши стены и ворота, и что-то не хочется мне гнать наших солдат на их штурм. Вам же теперь терять нечего, и вы будете драться как бешеные. Наверняка убьёте многих, да и искалечите тоже не меньше, и как мне потом в глаза их жёнам, детям и матерям смотреть? Вот скажи мне, какое решение принял бы ты на моём месте? Стал бы жертвовать СВОИМИ, спасая ЧУЖИХ?

– Я понял, досточтимый. Я поговорю с нашими в городе и постараюсь убедить их. Что я могу обещать тем, кто решит сдаться вам?

– Тебе будет фотка, сильётка, унд… эээ… как это по-рюсски… эээ… паляляйка! – схохмил Володя по-русски, и мы оба рассмеялись.

– Хорошего не обещай, – сказал я пленнику по-турдетански, – Сдавшихся нам тоже ожидает рабство. Мы – друзья и союзники Рима, и римляне не поймут нас, если мы оставим своим пленникам свободу. Более того, если нам достанется больше пленных, чем им, они потребуют поделиться с ними, и вряд ли мы сможем отказать им в этом. Но тех, кого нам удастся оставить у себя, ожидает НАШЕ рабство, а не римское. В нашем войске, кстати, есть несколько моих БЫВШИХ рабов, и я могу организовать тебе встречу с кем-нибудь из них, чтобы вы могли поговорить – времени мало, но ещё есть…

– Не нужно, досточтимый. Мы знаем, что у вас с рабами обращаются хорошо и многих освобождают.

– Да, послушных и трудолюбивых, заслуживающих освобождения. Ленивых и непослушных мы продаём римлянам. Но с вами сложнее. Римляне не поймут нас, если жители Гасты, виновные в мятеже, через несколько лет живыми и здоровыми вернутся в Бетику или поселятся у нас свободными людьми. Наши рабы из Гасты получат свободу, если будут достойны её, но не в Испании. И вернуться в Испанию они никогда не смогут, если не хотят снова попасть в рабство. Их дети и внуки – может быть, если захотят, но не они сами. Это всё, что я могу обещать твоим согражданам твёрдо и без обмана. И помни, как я сказал тебе уже, это касается не всех сдавшихся нам, а только тех, кого мы сможем отстоять от передачи римлянам. Но кому-то, скорее всего, фатально не повезёт – будем надеяться, что не слишком многим…

– Не очень-то радостную весть ты передаёшь мне для моих сограждан, – ещё больше скис пленник.

– Я понимаю. Но зато ЭТО я могу обещать им от имени Тарквиниев.

– Хоть одна хорошая новость!