Аптекарь округлила глаза. Она явно догадывалась, что он сейчас скажет, и хирург произнес:
— Мне понадобится ваша помощь.
— Моя? Нет, доктор-сагиб, нет, — едва ли не вскрикнула она.
— Тише. Нам нужно вести себя тихо.
Девушка послушалась и прошептала хрипло:
— Что вы такое говорите, сагиб? Я никак не могу остаться. Не могу, и все тут. Так нельзя. Уму непостижимо, такого не может быть, так нельзя, нельзя.
Он откинулся к стене. Страх и усталость, которые он чувствовал сейчас, к утру усилятся во сто крат. Наверное, аптекарь права и самое лучшее — прыгнуть в машину, уехать, куда глаза глядят, бросить деревню и все, что в ней. Утром сельчане обнаружат в лечебнице три трупа. А может, пришельцы и сами поймут нелепость своих притязаний, уйдут из деревни и где-то упадут замертво. И то и другое куда лучше, чем участвовать в этой жуткой афере — воскрешении, нет, исцелении мертвецов.
— Вы всегда выполняли все мои просьбы, — сказал хирург. — И если решите уйти, я не стану вам мешать. Будь все иначе, я бы и сам ушел. Но эта женщина беременна. А сыну ее всего лишь восемь лет. Мы обязаны хотя бы попытаться.
Сперва ему показалось, что аптекарь его не расслышала, но потом она понурилась. Ее трясло, косичка вздрагивала между острых ее лопаток, отчего еще больше обычного казалось, будто аптекарь совсем ребенок. Хирург хотел было погладить ее по голове, но даже в такую минуту это оказалось выше его сил.
— Все будет хорошо, — только и выдавил он, вцепившись в собственные колени. — Все будет хорошо.
Но попросить ее не реветь у него не повернулся язык. В деревне один за другим гасли огни, хирург ждал, старательно отгоняя от себя тревогу, но это было все равно что отмахиваться от тумана. С чем бы ему ни пришлось сегодня столкнуться, он справится с этим неизбежным безумием. Сделает вид, что пациентов привезли к нему на каталках: на губах пена, голова бессильно свисает набок — жертвы таинственного происшествия. Он выполнит свой долг, а там уж как карта ляжет.
Аптекарь вытерла слезы. Хирург принял это за сигнал действовать и поднялся на ноги.
— Ваш муж, наверное, уже гадает, куда вы запропастились. Его помощь мне тоже понадобится. Я всё ему объясню. Но надо соблюдать осторожность. Если сельчане хоть что-то узнают, они обрушат небо нам на голову.
Пять
Лампы в операционной, замигав, включились. Запах формалина ослабел, но так и не выветрился до конца. Стены на четыре фута от пола были выложены глазурованной плиткой в голубоватых прожилках. Многие плитки потрескались, раскололись. Как ни старалась аптекарь, как ни драила стены, в швы между плитками въелась грязь, а на некогда белой краске над облицовкой зеленели островки плесени.
С оштукатуренного потолка свисала основательная железная петля. На нее должен был крепиться большой зеркальный светильник, который так и не привезли: как и многое другое, он испарился в бюрократическом эфире. Вместо него операционную освещала люминесцентная лампа, закрепленная высоко на стене, и два складных торшера, купленные хирургом на собственные средства. Тусклого их света хватало на заурядные процедуры: зашить неглубокую рану, вытащить осколки стекла, — для серьезной же операции этого явно было недостаточно. Нужно быть сумасшедшим, чтобы отважиться проводить операцию в таких условиях, да еще среди ночи.
Хирург опасался, что за последние годы утратил квалификацию. В хорошо освещенном помещении он еще, пожалуй, взялся бы оперировать. Но в этой комнатушке, где лампы отбрасывали тень и больше скрывали, чем помогали рассмотреть, каждый нерв, кровеносный сосуд или петля кишечника, притаившаяся в темноте, грозили в любой момент попасть под лезвие скальпеля. Здесь оперировать попросту опасно. Аппендицит, холецистит, кишечная непроходимость — таких пациентов он направлял в городские больницы. Чем он им тут поможет? У него ни медсестры, ни банка крови, даже освещения толком нет. И если уж пациенту суждено умереть, пусть умирает от болезни, а не от операции.
Все хирургические инструменты — реликвии его прошлого — хранились в стеклянном шкафчике на стене. Аптекарь регулярно их стерилизовала и заворачивала в плотные зеленые полотенца. Инструменты блестели, как новенькие: пользовались ими редко. Хирург любил разворачивать зеленые свертки, перебирать всю коллекцию, раскладывать инструменты по величине и назначению, осматривать, поворачивая к свету, словно оценивая, можно ли еще ими оперировать, после чего, не в силах долее игнорировать нелепость происходящего, говорил аптекарю:
— Прокипятите инструменты в автоклаве, — и швырял их на поднос.
— Да, сагиб.