— Ничего, все в порядке. Я выяснил, от чего умер ваш сын.

Учитель вздрогнул, и хирург пожалел, что выразился слишком резко.

— От чего?

— От раны на селезенке.

— Все остальное цело?

— Вроде да.

— То есть если бы… если бы не задели селезенку, он бы выжил?

— Да. Скорее всего, да.

Лицо учителя исказила гримаса боли, он морг-нул, поджал губы и отвернулся. Потом, чтобы хирург с аптекарем не видели его глаз, зарылся лицом сыну в волосы и вдруг заплакал — впервые за вечер, словно больше не в силах был сдерживать волнение.

Хирург дважды сухо кашлянул, чтобы справиться с чувствами, охватившими его при виде чужого страдания. Он со студенческих лет приучился владеть собой, даже, пожалуй, слишком преуспел в этом, поскольку уже давно не чувствовал вообще ничего. Порой, когда последние вздохи больного казались лишь поворотами колеса, раздавившего безжизненный предмет, который следовало вынести, сжечь, обратить в пепел и высыпать в реку, такое равнодушие пугало его самого.

— В общем, нам повезло, что это всего-навсего селезенка, — произнес хирург, стараясь хоть чем-то утешить несчастных. — Если бы нож задел печень, кишечник или, не дай бог, какую-то крупную артерию, мы бы ничем не смогли помочь.

Учитель поднял голову. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Зашивать селезенку бессмысленно: кровотечение возобновится. Нужно ее удалить: мальчик прекрасно будет жить и без нее. Я не могу дать вам гарантий, что утром не обнаружатся новые проблемы, но, скорее всего, других мер не потребуется.

Учитель с такой силой сцепил ладони, что побелели костяшки.

— Вы наш спаситель, доктор-сагиб, вы святой человек. Мы и за тысячу лет не сумеем отплатить вам за доброту. Умоляю, сагиб, спасите моего сына. Делайте все, что считаете нужным, — с этими словами учитель осыпал щеки и лоб мальчика поцелуями. — Сагиб тебе поможет. Он тебя вылечит.

Его восторг передался сыну, тот попытался приподняться на локте, но учитель шикнул на него, стараясь успокоить (хотя сам явно с трудом соблюдал спокойствие), и погладил по голове:

— Не надо, не шевелись. Ляг.

Хирурга вдруг тоже охватила непривычная радость. Ему не придется бороться с тем единственным, что способно помешать операции, — с неумолимым произволом кровотока. Однажды, еще в ординатуре, ему довелось удалять селезенку у молодого парня, который попал под автобус. Ошметки селезенки, точно брызги разбитого яйца, плавали в луже крови, которой не становилось меньше, как он ни пытался ее осушить. По сравнению с тем случаем предстоящая операция показалась ему пустяком.

— И что было дальше? — спросил он учителя.

— Ах да, на чем же я остановился? Мы попросили ангела вернуть нас к жизни, но он отказался. Мы умоляли его позволить нам родиться вновь, но он ответил, что наш черед еще не настал, и исчез. Тогда мы снова его вызвали.