Хоть на минуту избавиться от мертвецов и отчаянной надежды в их глазах — само по себе облегчение. В открытую дверь лечебницы веял теплый ветерок: за пределами комнаты с закрытыми ставнями, не видя обескровленных ран, хирург снова мог дышать. В окнах деревенских лачуг у подножья холма горели масляные лампы. Сельчане сейчас, наверное, моют тарелки, выбрасывают объедки на улицу, чтобы склевали вороны, тушат угли, раскатывают тюфяки. Словно это самый обычный вечер и завтра снова взойдет солнце.

Девушка застонала. Хирург понимал, что должен что-то ей сказать, как-то утешить, но слова не шли, и он обхватил свои колени, чтобы унять дрожь в руках. Его-то утешать некому, и лучше сразу с этим смириться.

— Невероятно, — произнес он наконец. — Не знаю, что и думать.

Девушка сглотнула слезы и закашлялась.

— Это призраки, сагиб, — с трудом выдавила она, стуча зубами.

За порогом раздался шорох, и хотя хирург знал, что это всего-навсего крыса шмыгнула в траве, плечи и руки его напряглись. Аптекарь даже не заметила этого: слишком уж трудно ей было заставить себя говорить.

— В мою сестру вселился призрак, сагиб. Нам пришлось привязать ее к кровати. Она вертелась с боку на бок, пиналась. Говорила что-то, чего никто не мог понять. Лежала, закатив глаза, горячая, как раскаленный уголь: дотронуться было больно. Изо рта шла пена, точно она мыла наелась.

Аптекарь впервые заговорила о своей сестре. Или она уже рассказывала, а он забыл?

— Отец позвал тантрика. Сказал ему, делай что хочешь, только спаси ее. И тантрик лупил ее метлой, чтобы изгнать призрака: тот вцепился в нее, точно краб. На третий день призрак оставил ее тело и вселился в кокос. Тантрик расколол орех, и оттуда хлынула кровь. Столько крови! Я думала, умру. Сестра очнулась, но никого из нас не узнала.

— Давно это было?

— Шесть лет назад. Нет, больше. Восемь. Она выжила, но что это за жизнь? Призрак сделал из нее слабоумную. Даже поесть сама не может. Мать до сих пор каждый день ее одевает. На такой никто не женится.

Хирургу доводилось видеть подобные спектакли: шарлатаны с костяными ожерельями, немытыми и нечесаными волосами прыгали, возносили мольбы богине Кали и разбрызгивали красную воду, так что казалось, будто комната залита кровью. Очевидный обман, но простаки верили в то, во что хотели верить. Курс антибиотиков помог бы несчастной куда больше, чем бесконечные песнопения и святая вода.

Но от этих троих, что ждали его за стенкой, в приемной, отмахнуться было не так-то просто.

— Надо бежать, сагиб. Уехать из деревни, пока не стряслась беда.

У настенных часов была всего одна стрелка. А нет, все-таки две: сошлись между восьмеркой и девяткой. Рядом с часами, точно приклеенная, сидела зеленая ящерка, неподвижная, как стрелки часов.

— Если бы этот человек хотел вас задушить, давно бы задушил, — сказал хирург. — Ему ничего не мешало. Он ведь уже зажал вам рот.

Одна стрелка, щелкнув, вышла из-под другой. Ящерка юркнула за угол. Если мертвецы сказали им хоть слово правды, некогда сидеть сложа руки и разговоры разговаривать.

— Надо зашить их раны. Уж не знаю, как я это сделаю, но нужно им помочь.

Аптекарь смотрела так, словно он обратился к ней на чужом языке.

— Если мы им не поможем, они умрут. То есть умрут еще раз: понимайте как хотите. Дело-то не в том, верим мы им или нет. А в том… вышвырнем ли их за порог или все-таки попытаемся что-то сделать.