Как-то вечером мы с Лисой пригласили Обаму и Лугара, а также сенатора-республиканца из Небраски Чака Хэйгела, заслуженного ветерана войны во Вьетнаме и одного из крупнейших специалистов Республиканской партии в области внешней политики, который приехал в Россию с самостоятельным визитом, в Спасо-Хаус на неофициальный ужин. Мы проговорили почти до полуночи. Обама расспрашивал меня о пребывании в России в 1990-е гг. и о том, чтó я думаю о Путине. Он хотел знать, как проходила подготовка к войне в Ираке в 2003 г. и что ждет эту страну в будущем, учитывая набирающий силу суннитский мятеж. Будущий президент США особенно интересовался тем, как строилась работа при госсекретаре Бейкере и как администрация Джорджа Буша – старшего справлялась с лавиной событий, быстро менявших ситуацию в мире.

– Это была потрясающая команда, – сказал он.

Лугар и Обама провели в Москве несколько дней. У нас было много возможностей поговорить, пока мы ехали в посольском микроавтобусе на встречи и возвращались обратно. В бывшей подмосковной лаборатории, где ранее создавалось биологическое оружие, Обама с опаской наблюдал за Лугаром, который смело брал с полок расставленные как попало пыльные старые банки с токсинами. С такой же опаской он смотрел и на формочки с зеленым желе Jell-O, которые нам подали за ланчем. Он указал на нетронутый десерт на моей тарелке и, обращаясь ко мне, сказал:

– Сначала вы, господин посол! Вам, дипломатам, платят за это кучу баксов.

На следующий день, когда Лиса и я усердно распаковывали наши коробки, мне позвонили по сотовому телефону из посольства. Дежурный сообщил неприятную новость: аэропорт Перми требовал уплаты огромного посадочного сбора, который, как мы считали, с официальных делегаций не взимался. Но без этого аэропорт отказывался дать разрешение на взлет нашему военному борту, на котором летела делегация Конгресса. Следующие три часа я провел, разыскивая высокопоставленного российского чиновника, способного вызволить Обаму и Лугара из пермского плена. В воскресный день в августе в России трудно кого-либо застать на работе, но мне удалось найти первого заместителя министра иностранных дел, отдыхавшего на даче под Москвой. Он нажал на нужные рычаги, и Лугар с Обамой все-таки вылетели в тот же день на Украину. Мне повезло, что оба первых (и последних) сенатора, «арестованных» в России во время моего пребывания здесь, оказались не самыми обидчивыми конгрессменами. Тем не менее в последующие годы Обама иногда поддразнивал меня, напоминая об этом инциденте:

– Вы же не собираетесь снова держать меня в Перми? – спрашивал он в шутку.

«Пермьгейт» стал лишним напоминанием о том, что, как бы тщательно мы ни продумывали наши планы и сколько бы усилий ни прикладывали для их выполнения, их реализации всегда могут помешать внешние силы и игроки. Я не раз убеждался в этом на протяжении моей дипломатической службы. Внешние силы и игроки регулярно вмешивались в наши планы и в течение всего срока пребывания Барака Обамы в Белом доме. Он унаследовал мир, в котором под воздействием сил истории и в результате наших собственных невынужденных ошибок Америка утратила господствующее положение, обретенное после окончания холодной войны. Однако, хотя сравнительная мощь и влияние Америки ослабевали, она по-прежнему пользовалась бесчисленным множеством преимуществ, которые, казалось, гарантировали ей превосходство в течение грядущих десятилетий. Вопрос для Обамы состоял в том, как именно использовать это превосходство для защиты интересов США и американских ценностей в мире, который становился все более конкурентным.

Для этого нужна была игра вдолгую – воздействие на формирование зарождающегося нового мирового порядка, перестройка отношений с такими ведущими державами, как Китай, Индия и Россия, и возобновление дипломатических усилий для достижения таких целей, как предотвращение получения Ираном ядерного оружия. Вместе с тем требовалось снова и снова играть партии в несколько ходов, приспосабливаясь к ситуации, в которой по-прежнему сохранялась террористическая угроза; военные и представители спецслужб пользовались куда бóльшим влиянием, чем дипломаты; а множество старых проблем Ближнего Востока грозило целиком поглотить внешнеполитическую повестку дня. Это был мир разнонаправленных страстей, полный противоречий между амбициозными целями игры вдолгую и досадными просчетами коротких партий.

Президент Обама и его госсекретари Хиллари Клинтон и Джон Керри отличались друг от друга и темпераментом, и наклонностями, и мировоззрением, но сходились в том, что Америке необходимо перестать опираться на военную силу и вернуть себе лидерство в области дипломатии. Во время своей избирательной кампании Обама поставил американской внешней политике неутешительный диагноз: Соединенным Штатам не удалось правильно расставить приоритеты и выделить важнейшие направления усилий; сила и дипломатия поменялись местами; США упорно избегали прямого диалога с противниками, и, заслушавшись сладкой песней об унилатерализме, зачастую оставались глухи, когда речь шла о решении трудной задачи строительства коалиций в мире, в котором и влияние, и проблемы становились все более рассредоточенными в пространстве.

Недоверие Обамы к внешнеполитическому истеблишменту в Вашингтоне обуславливалось не только ошибками его предшественника. Скепсис и в конечном счете открытое неприятие вызывала склонность некоторых представителей вашингтонского истеблишмента упрощать анализ, преуменьшать серьезность проблем, сводя их к вопросу об авторитете Америки. Обама использовал словечко «пузырь»[113] отнюдь не в качестве безобидного прозвища. Так он называл закрытую, сосредоточенную на собственных интересах межпартийную элиту, узость суждений которой создала для США немало трудностей – от войны во Вьетнаме до войны в Ираке.

Обама занял свой пост, будучи полным решимости избавить американскую внешнюю политику от груза болячек и пересмотреть условия вмешательства Америки в ситуацию на Ближнем Востоке. Он стремился создать предпосылки для долгосрочного успеха Соединенных Штатов, уделяя больше внимания и ресурсов Азии, где быстро набирал силу Китай; делая ставки на таких новых геополитических игроков, как Индия, и осуществляя «перезагрузку» отношений с критически важным, хотя и переживающим упадок, противником – Россией.

Примером для подражания Обама считал модель реализации внешней политики, сложившуюся при Джордже Буше – старшем, чей подход опирался на врожденную умеренность президента и мастерство и сдержанность Бейкера и Скоукрофта. Ситуация в мире, который он унаследовал, была, однако, далеко не столь благоприятна, как в их времена. Кроме того, он занял свой пост, не имея такого опыта и таких обширных связей с мировыми лидерами, как у них. Его вступление в должность президента было связано с самыми радужными ожиданиями. Однако Обама обнаружил, что в мире происходит множество событий, которые сильно затрудняют нажатие кнопки «Перезагрузка», и изменить роль Америки не так-то легко. Учитывая все промахи, допущенные предшественником, Обама молился только об одном: «не вляпаться в дерьмо», что было весьма разумной установкой. Но во внешней политике были и другие мерзко пахнущие субстанции. Дерьма тоже хватало, и приходилось постоянно реагировать на события, выходящие за рамки благопристойности.

Если Обама испытывал врожденное недоверие к истеблишменту в Вашингтоне, то Хиллари Клинтон и Джон Керри, напротив, были олицетворением этого истеблишмента. Оба госсекретаря присутствовали на американской внешнеполитической сцене уже не один десяток лет. Оба голосовали в Сенате за войну в Ираке в 2003 г. Оба могли похвастаться личными связями с мировыми лидерами, этим своего рода «топливом» дипломатии, и гордились друзьями на самом верху. Что касается их взглядов на ведущую роль Америки, то они традиционно были в ней абсолютно уверены.

Хиллари Клинтон была убеждена в исключительности США и менее всего была склонна заниматься самобичеванием в оценке американской внешней политики и ее мертвых точек. Ей нравилась мужественная роль Америки, она любила ощущать себя ястребом в своем деле. Она всегда трезво отстаивала свой подход, опираясь на великолепную подготовку; сохраняла присутствие духа, когда приходилось принимать трудные решения; но в целом сознавала рискованность крупных дипломатических ставок и иногда стремилась избегать риска.

Я впервые встретился с Хиллари Клинтон в феврале 1999 г., когда она сопровождала президента Клинтона, прибывшего на похороны короля Хусейна. В ноябре того же года она снова посетила Иорданию, чтобы нанести визит королю Абдалле и королеве Рании. Это была непростая поездка. Накануне в Рамалле ей пришлось сидеть и выслушивать крайне неприятные обвинения супруги Ясира Арафата Сухи. Во время публичной церемонии, оказавшись рядом с первой леди, Суха обвинила израильское правительство в использовании боевых отравляющих веществ против палестинцев. По техническим ли причинам, по вине ли переводчика, который, возможно, исказил слова Сухи, но еле живая от усталости первая леди не услышала бóльшую часть сказанного. Когда в конце церемонии она обняла Суху, разразился небольшой скандал. Супруга американского президента мгновенно подверглась резкой критике и в Израиле, и в США, что было ей совершенно не нужно накануне ее избирательной кампании в Сенат от штата Нью-Йорк.

Прежде чем направиться в Амман, Хиллари Клинтон побывала в Петре, на юге Иордании, чтобы полюбоваться легендарным набатейским городом. Внешне она была совершенно невозмутима. Ее, казалось, ничто не тревожило, она никого ни в чем не упрекала. Прежде чем покинуть Петру, первая леди сделала краткое заявление для прессы, объяснила случившееся и отмела отвратительную риторику супруги Арафата. После этого мы вылетели в Амман, где она была сосредоточена на делах и спокойно следовала своему плотному графику. На следующий вечер она пригласила нас с Лисой и своих ближайших помощников к себе в номер в отеле на бокал вина после ужина. Первая леди была весела и раскованна. Она доброжелательно расспрашивала нас о том, как королю с королевой удается справляться с проблемами в первый год их пребывания на троне, и о том, чем тогда жила Иордания. По дороге домой мы с Лисой обменялись впечатлениями. Мы восхищались не только интеллектом Хиллари Клинтон и ее преданностью своей команде, но и тем, как быстро она сумела собраться и заняться делами после скандала в Рамалле.

Джон Керри был столь же неутомим, энергичен и вынослив, как Хиллари Клинтон. Керри никогда не отказывался от решения дипломатических проблем и ни одну из них не считал неразрешимой, полагаясь на свое умение убеждать. Он был намного более склонен к импровизации, чем Хиллари Клинтон, и не боялся быть «взятым с поличным». Его не пугали ни слабые шансы на победу, ни уроки истории. В каком-то смысле он исповедовал классический подход к дипломатии, нацеленный на урегулирование крупных конфликтов и достижение крупных международных договоренностей, будучи готов и пойти на серьезный риск, и ответить за крупный провал.

Много лет я время от времени встречался с сенатором Керри на слушаниях и брифингах в Сенате, но познакомился с ним ближе только в мае 2012 г., когда мы оказались соседями по бунгало в небольшом курортном комплексе в Акабе, куда король Абдалла приглашал на выходные арабских и западных политиков. Эти встречи носили неофициальный и закрытый характер, на них не допускались другие чиновники и представители СМИ.

Король всегда оказывал нам истинно хашимитское гостеприимство и проявлял дружеское участие. Он приглашал нас на барбекю в Вади-Рам, Лунную долину, живописную пустыню недалеко от Акабы, откуда Томас Эдвард Лоуренс 100 лет назад руководил арабским восстанием против турок. В нашем распоряжении были стрельбище и багги для езды по песку. На пару со своим политическим противником и старым другом – сенатором Джоном Маккейном – Джон Керри на закате гонял по пустыне, хохоча во все горло. Таков был Джон Керри. Он любил, когда ему бросали вызов, любил соревнование и любил всегда быть в движении.

Мы с Керри оказались соседями по бунгало в этом курортном комплексе в Акабе, довольно скромном по сравнению с большинством других королевских дворцов. Поздним вечером мы выпивали по паре кружек пива и долго беседовали об американской внешней политике. Он произвел на меня впечатление очень тонкого и хорошо информированного политика, убежденного, что упускать дипломатические возможности куда опаснее, чем стараться использовать их все без разбора. Он был мало похож на жесткого и самонадеянного политика, каким любили изображать его критики. Он был, как он сам часто называл других, «человеком дела».