Из-за всех этих досадных моментов мы не могли позволить себе не считаться с Россией Путина, как бы соблазнительно это иногда не было. Там, где это было возможно, мы должны были опираться на общность взглядов, а где такой возможности не было – стараться минимизировать ущерб. Я утверждал, что мы должны внимательно следить за европейцами и не перегибать палку в вопросах, из-за которых наши ключевые союзники могли начать отдаляться от нас. Я особо подчеркивал, что крайнюю осторожность следует проявлять «в продвижении наших тактических приоритетов; если мы будем пытаться решать проблемы исключительно в своих интересах, по наиболее важным вопросам добиться желаемого будет только труднее»[106]. Эта тема превалировала в моих сообщениях и беседах до конца срока моего пребывания в Москве. Я понимал, что отказаться от сложившейся после окончания холодной войны и уже ставшей привычной предпосылки, что мы в любом случае сможем обойти Россию или начать манипулировать в своих интересах, будет очень трудно. Я также отдавал себе отчет, что главная трудность состояла в стремлении администрации следовать унаследованным подходам в таких областях, как европейская безопасность и противоракетная оборона. Но знал я и то, что в отношениях с Путиным возможности для маневра исчерпаны, и любая неосторожность с нашей стороны может привести к серьезным столкновениям по таким критически важным проблемам, как Иран.

Шел 2007 г., и вопрос о том, кто станет преемником Путина, когда в 2008 г. закончится его второй президентский срок, все сильнее беспокоил российскую элиту и все больше мешал нормальному развитию отношений между нашими странами. Попытки предугадать действия Путина всегда были бесполезным занятием. С уверенностью можно было сказать лишь одно: он будет делать все возможное, чтобы заставить людей как можно дольше гадать о своих намерениях. Существовала, разумеется, вероятность того, что он решится на изменение Конституции, чтобы получить возможность занимать свой пост три срока подряд, – провести соответствующий закон через Думу не составило бы труда. Но большинство сигналов, которые я получал от него, а также от Сергея Иванова, Владислава Суркова и других, указывало на то, что Путин все-таки намерен соблюсти приличия и уйти. Сурков несколько раз недвусмысленно намекал, что Путин, возможно, будет баллотироваться на третий срок в 2012 г., поскольку это будет уже не третий срок подряд. Была и другая возможность: независимо от того, останется ли Путин президентом в 2008 г., он сохранит реальную власть в любой роли по его выбору. Тем не менее относительно молодому, здоровому, политически успешному лидеру не так-то просто было добровольно оставить свой пост. В тысячелетней российской истории прецедентов не было.

Так или иначе, Путин ни в коей мере не собирался раскрывать свои планы, но вряд ли готовился паковать свои бумаги для передачи в архив. Наиболее вероятными кандидатами на роль преемника были Дмитрий Медведев и Сергей Иванов. Медведев, которому тогда исполнилось 42 года, казался более современной фигурой, чем Иванов, но его считали слишком мягким лидером, плохо вписывающимся в суровый и беспощадный мир политики российской элиты и международных отношений. Иванов, которому тогда исполнилось 54 года, был более традиционным претендентом. Как и Путин, он был ветераном КГБ. Кроме того, он несколько лет проработал на посту министра обороны. Однако Иванов казался слишком жестким лидером, а его честолюбие и уверенность в своих силах не нравилась другим косным представителям путинского окружения и, возможно, самому Путину.

Путин начал продвигать Медведева в конце 2005 г., когда тот еще руководил Администрацией президента, сделав его первым заместителем председателя правительства. У Медведева появился шанс создать себе образ относительно независимого политика. Он отвечал за «приоритетные национальные проекты», в том числе в области улучшения жилищных условий населения, здравоохранения и образования, на реализацию которых выделялись значительные объемы финансирования из федерального бюджета. В январе 2007 г. он возглавил российскую делегацию в Давосе, где его выступление было принято весьма благожелательно. Но Путин считал, что ему еще рано покидать свой пост. В феврале 2007 г. он освободил Сергея Иванова от должности министра обороны и тоже назначил его первым заместителем председателя правительства. В компетенцию Иванова входила реорганизация авиационной отрасли, судостроения и высокотехнологичных отраслей промышленности, а также становящаяся все более прибыльной торговля оружием. В результате Иванов освободился от мертвого политического груза многочисленных скандалов вокруг Министерства обороны, связанных с замалчиванием случаев гибели военнослужащих по призыву в мирное время и другими неприятностями. Позиции и Иванова, и Медведева выглядели достаточно прочными.

Боязнь Путина, что внешнее влияние может подорвать его способность контролировать ситуацию, граничила с паранойей. Самый острый обмен мнениями, который я когда-либо имел с ним, случился во время частной беседы на Петербургском международном экономическом форуме в начале июня 2007 г. Он обвинил посольство США и американские неправительственные организации в финансировании и поддержке критиков Кремля.

– Мы не допустим внешнего вмешательства в наши выборы, – сказал он. – Мы знаем, что у вас есть дипломаты и люди, выдающие себя за дипломатов, которые разъезжают по всей России и помогают оппозиции.

Стараясь говорить самым ровным тоном, каким только мог, я ответил, что, разумеется, только самим русским решать, кого выбирать. Соединенные Штаты никогда не занимались поддержкой каких-либо конкретных кандидатов или партий и не собирались этого делать. Мы, однако, всегда будем выступать за честные выборы в России, – так же, как и в любой другой стране. Путин выслушал меня, скупо улыбнулся и сказал:

– Не думайте, что внешнее вмешательство останется без ответа[107].

Он был уверен, что мы стремимся дестабилизировать политическую ситуацию в России, и проводил прямую линию от цветных революций в Грузии и Украине в 2003 и 2004 гг., которые, по его искреннему убеждению, были результатом американских заговоров, до его собственной проблемы передачи власти в 2008 г. Я вспомнил эту угрозу Путина более чем десятилетие спустя, когда беззастенчивое вмешательство России в американские президентские выборы 2016 г. показало всю ее глубокую спекулятивность.

Когда 2007 г. подходил к концу, Путин наконец раскрыл карты и объявил, что поддержит Медведева в качестве своего преемника на президентских выборах в марте 2008 г. Его логика стала более понятна в следующие несколько месяцев, когда начали циркулировать слухи, что Путин останется в правительстве в качестве премьер-министра. Российская Конституция это допускала. Сговорчивый и менее опытный Медведев был более удобным партнером в «тандеме», чем Сергей Иванов, который, скорее всего, и сам чувствовал бы себя в этой роли не слишком комфортно, и напрягал бы Путина. Политическая ситуация в России постепенно стабилизировалась – в отличие от американо-российских отношений, которые развивались в противоположном направлении.

Список разногласий между Россией и США продолжал расти, но несколько проблем стояли особенно остро. Одной из них была проблема Косова. Соединенные Штаты отстаивали признание независимости Косова от Сербии странами – членами ООН. Такая позиция объяснялась рядом практических и нравственных соображений. Население Косова жаждало независимости, статус-кво был неопределенным, и длительные проволочки могли привести к новому витку насилия на Балканах. Для Путина же признание независимости Косова стало неприятным напоминанием о прежнем бессилии России в этом регионе. Свою позицию он считал своеобразной демонстрацией того, насколько его Россия отличается от России Ельцина.

Его беспокойство, и не совсем безосновательное, было связано еще и с тем, что признание независимости Косова могло вызвать цепную реакцию на пространстве бывшего СССР, поскольку некоторые представители российской элиты убеждали его признать независимость Абхазии, Южной Осетии и других спорных территорий. Путин никогда не стеснялся использовать эти проблемы в качестве инструментов давления, особенно на Саакашвили, но предпочитал, чтобы они оставались замороженными. Кроме того, он понимал, что сепаратистские настроения на Северном Кавказе, то есть внутри самой Российской Федерации, продолжают тлеть, и не хотел, чтобы там вновь разгорелся пожар. «Путин оценивает свои достижения, исходя в числе прочего из двух убеждений: что Россию уже невозможно третировать, как в 1999 г., и что проблема сепаратизма на Северном Кавказе урегулирована, – писал я летом 2007 г., – и он будет отчаянно сопротивляться попыткам поставить под сомнение любое из них»[108]. Тем не менее продолжалась реализация плана ООН, разработанного бывшим президентом Финляндии Марти Ахтисаари, и к концу 2007 г. ожидалось признание независимости Косова.

Другой проблемой был вопрос о расширении НАТО. На этот раз речь шла о принятии в члены этой организации Украины и Грузии. После окончания холодной войны наблюдались две волны экспансии Североатлантического союза: во второй половине 1990-х гг. в НАТО пригласили Польшу, Чехию и Венгрию, а затем, несколько лет спустя, – прибалтийские государства и еще четыре страны Центральной Европы. Во время первой волны Ельцин скрежетал зубами, но ничего не мог поделать. Путин почти не сопротивлялся вступлению в НАТО стран Балтии – во время первого срока ему хватало других забот. Но с Грузией и тем более с Украиной дело обстояло иначе. Можно было не сомневаться, что Путин будет всеми силами бороться против любых шагов этих двух государств в направлении НАТО. В Вашингтоне, однако, сохранялась своего рода геополитическая и идеологическая инерция в работе. Вице-президент Чейни и значительная часть представителей межведомственной бюрократии по-прежнему были заинтересованы в реализации «Плана действий по подготовке к членству в НАТО», разработанном для Украины и Грузии. Ключевые европейские союзники США, и прежде всего Германия и Франция, решительно возражали. Они не хотели усиления разногласий между Москвой и Западом и не были готовы взять на себя официальные обязательства по защите Тбилиси или Киева в случае войны с Россией. Администрация Буша понимала причины их несогласия, но по-прежнему считала, что этот вопрос можно обойти.

Последней из трех самых острых проблем была без конца обсуждаемая проблема ПРО. У русских вызывало беспокойство техническое превосходство США в этой области, сохраняющееся еще со времен СССР. Они всегда опасались, что наши достижения в создании системы ПРО, безотносительно формулируемых целей ее использования, ставят Москву в крайне невыгодное стратегическое положение. Путин проглотил выход США из Договора об ограничении систем ПРО на первом этапе работы администрации Буша, но глубоко возмущался этим шагом, который, по его мнению, был еще одним примером стремления США усилить свое влияние за счет России. В 2007 г. Соединенные Штаты начали развертывание систем ПРО на Аляске и в Калифорнии для защиты от растущей угрозы со стороны КНДР. Еще большее раздражение у Путина вызывали планы размещения новых радиолокационных станций и противоракетных установок в Чехии и Польше для защиты от потенциальной ракетной угрозы со стороны Ирана. Путин не считал эту угрозу реальной, а если и считал, то его эксперты утверждали (и не без оснований), что с технической точки зрения было бы более целесообразно развертывать новые установки в юго-восточной части средиземноморского региона или в Италии и что действенным элементом системы ПРО могла бы стать американская корабельная многофункциональная интегрированная боевая информационно-управляющая система «Иджис» (Aegis). Никакие, даже самые обоснованные, аргументы не убеждали Путина и российских военных в том, что в силу технических ограничений размещаемые в Чехии и Польше установки в принципе не способны поражать условные российские цели, не поколебали органически присущей им подозрительности. В долгосрочной перспективе Москву беспокоили не столько конкретные технологии, которые могли быть применены в новых странах – членах НАТО в Центральной Европе, сколько тот факт, что в будущем эти технологии могли использоваться США для создания глобальной системы ПРО. В основе их возражений лежал и исторический опыт. Многие российские чиновники, особенно сторонники жесткого курса из числа представителей разведслужб и органов безопасности в окружении Путина, даже строительство Диснейленда в Польше готовы были считать страшной угрозой.

В предшествующие два с половиной года я приложил немало усилий, чтобы сигнализировать в Вашингтон о назревающих проблемах в американо-российских отношениях и о том, чтó можно было сделать, чтобы их избежать. Я понимал, что испытываю терпение некоторых представителей Вашингтона, которых раздражали мои сигналы, поскольку они были полностью поглощены решением уже возникших проблем, но решил побеспокоить госсекретаря Райс и Белый дом еще раз, изложив все свои соображения и рекомендации в одном послании.

В один из типичных хмурых и тоскливых зимних дней в начале февраля 2008 г., когда за окном моего кабинета на фоне серого московского неба медленно кружились снежинки, я сел за стол и написал госсекретарю Райс длинное электронное письмо, которым она позже поделилась со Стивом Хэдли и Бобом Гейтсом. Хотя официальные дипломатические телеграммы еще были в ходу, секретные послания по электронной почте доходили до адресата быстрее и попадали ему лично в руки, не привлекая ничьего внимания. В данном случае, учитывая серьезность и количество проблем, которые я хотел донести до Вашингтона, этот вид связи был более подходящим.

«Следующие несколько месяцев будут иметь решающее значение для наших отношений, – писал я. – Три направления нашей политики чреваты катастрофическими последствиями. Это проблема Косова, «План действий по подготовке к членству в НАТО» для Украины и Грузии и развертывание систем ПРО. Нам предстоит решить серьезную проблему с Ираном, что… будет чрезвычайно трудно без участия русских. У нас есть возможность добиться некоторых устойчивых успехов в сотрудничестве в области ядерного разоружения… а также установления более прочных связей с новым российским руководством после ожидаемой победы Медведева на президентских выборах и помощи русским в этом году в области завершения процесса вступления в ВТО. Это главное, чтó реально можно сделать для содействия в долгосрочной перспективе политической и экономической модернизации такой самолюбивой, неподатливой и сложной страны, как Россия». Далее я попытался четко сформулировать возможные конкретные шаги в этом направлении:

Следующий абзац моего послания был довольно рискованным. Я явно искушал судьбу, когда писал, что если США все-таки решили продвигать «План действий по подготовке к членству в НАТО» для Украины и Грузии, то «дальше мое письмо можно не читать. Я не знаю, как подсластить эту пилюлю, чтобы русские спокойно проглотили ее». Что касается ПРО, то, продолжал я, не стоит спешить с развертыванием объектов ПРО в Польше и Чехии; лучше продолжать поиск путей, на которых мы могли бы найти возможности сотрудничества с Россией, и прилагать все усилия к тому, чтобы связать этот вопрос с взаимодействием с Россией в области противостояния иранской ракетной и ядерной угрозе, поскольку именно на нее в конечном счете прежде всего и нацелена наша инициатива. Если бы нам удалось убедить русских, что для того, чтобы затормозить или блокировать успехи Ирана, им необходимо более тесно сотрудничать с нами, это способствовало бы достижению нашей главной стратегической цели, ради которой мы и продвигаем наши планы в Центральной Европе.