Посольство США теперь располагалось в новом здании канцелярии, которое во время моего предыдущего пребывания в Москве стояло пустым и заброшенным. Верхние этажи уже были вполне пригодны для организации секретной работы. В нашей миссии по-прежнему работало больше людей, чем в большинстве американских дипломатических представительств, – почти 1800 человек, включая приблизительно 450 граждан США, служивших в Москве, а также в консульствах США в Санкт-Петербурге, Екатеринбурге и Владивостоке.

У меня была замечательная команда, Вашингтон был далеко, и я с головой погрузился в свою новую работу. Добиться реального прогресса было непросто. Пока Вашингтон был занят в основном решением проблем Ближнего Востока, российский политический узел затягивался все туже. Москву, поглощенную своими обидами, теперь привлекала вновь обретенная возможность рассчитаться за них.

Когда я уезжал из Москвы в 1996 г., после своего первого срока пребывания здесь, меня беспокоило то, что набирающая силу Россия демонстрирует одновременно высокомерие, эксцентричность, чувство обиды и незащищенности. Это проявлялось все более заметно, но я и представить себе не мог, с какой скоростью будут развиваться события, что в течение ближайшего десятилетия к власти придет Владимир Путин, который станет настоящим олицетворением этих качеств, сочетающихся только в российской внешней политике.

Изменения никогда не происходят мгновенно. Борис Ельцин уже в течение своего второго президентского срока часто спотыкался – достаточно вспомнить страшный финансовый кризис 1998 г., новую войну в Чечне и дипломатические осложнения в Косово. В конце срока, когда его здоровье серьезно пошатнулось, он, стремясь обеспечить безопасность семье и сохранить свое наследие, назначил преемником человека, который всего за несколько лет прошел путь от ничем не примечательного, никому не известного чиновника мэрии Санкт-Петербурга до высоких кремлевских постов, став сначала главой ФСБ, а затем премьер-министром. В КГБ Путин занимал довольно скромные должности, но несколько питерских покровителей помогли ему подняться по карьерной лестнице и в конечном счете завоевать доверие Ельцина. Во многих отношениях Путин был полной противоположностью первого российского президента, анти-Ельциным. Он был на полпоколения моложе, не пил, отличался потрясающей компетентностью, трудолюбием и хладнокровием – качествами, которые импонировали русским, уставшим от хаоса и проблем эпохи Ельцина.

Самой бросающейся в глаза особенностью Путина была его страсть к контролю, порожденная прочно утвердившимся недоверием к большинству тех, с кем ему приходилось иметь дело, будь то представители российской элиты или лидеры иностранных государств. Отчасти это было связано с его профессиональным прошлым, отчасти – с жесткой школой, которую он прошел в юности в послевоенном Ленинграде. Он был единственным выжившим ребенком в семье, испытавшей все тяготы Второй мировой войны. Его отец был тяжело ранен, защищая Ленинград, а мать едва не умерла от голода во время блокады. Мировоззрение Путина формировалось на школьном дворе, где, как он говорил, «слабых били». Чтобы уметь постоять за себя, он начал заниматься дзюдо, учась побеждать более сильных противников их же оружием. Как ни скромны были его успехи в университете и КГБ, он никогда не страдал от неуверенности в себе и не сомневался в своей способности просчитывать замыслы противников и использовать их уязвимые места. Он мог и очаровать, и напугать, но в основе его действий всегда лежал холодный расчет.

Россия, которую он унаследовал, сталкивалась со множеством проблем. Помимо очевидных политических трудностей, связанных с тем, что система государственного управления была почти полностью разрушена, в стране наблюдался резкий спад экономики. После августовского кризиса 1998 г. и обвала фондового рынка правительство объявило дефолт. Рубль упал, безработица и инфляция взлетели вверх, ВВП сократился почти на 5 %, нефтедобыча снизилась и составляла всего 50 % от уровня до развала СССР. В течение первого президентского срока Путина благодаря быстрому росту цен на углеводороды и серьезным экономическим реформам ситуация в экономике улучшилась. К лету 2005 г., в начале второго срока Путина, ВВП рос в среднем на 7 % в год. Безработица сократилась почти вдвое. Экономический прогресс способствовал росту популярности Путина и дал ему возможность сформировать образ политика, умеющего навести порядок в стране. Он приручил олигархов, заключив с ними негласное соглашение: они не вмешиваются в его дела, а он – в их бизнес. Если же они вмешаются в политику, он залезет в их карманы. В 2003 г. Путин дал им наглядный урок, расправившись с миллиардером Михаилом Ходорковским. Он отобрал у него нефтегазовую компанию ЮКОС, а самого его посадил в тюрьму. Другие противники – например, его бывший покровитель Борис Березовский – подвергались преследованию даже после того, как покинули страну.

Одержимость Путина порядком и контролем, как и страстное желание восстановить мощь российского государства, были совершенно очевидны и пользовались большой популярностью в стране. Его программа была проста: восстановление государства и государственного контроля над политикой, СМИ и гражданским обществом; возобновление контроля над природными ресурсами для обеспечения экономического роста; изменение внешнеполитического курса после почти двух десятилетий стратегического упадка; восстановление возможностей России претендовать на роль великой державы и право отстаивать свои интересы в регионе. Как я подчеркивал в телеграмме госсекретарю Райс в самом начале срока моего пребывания в России в качестве посла США, «чувствуя себя некомфортно в условиях политической конкуренции и открытости, [Путин] никогда не был поборником демократии»[91].

Что касается отношений с США, то Путин выказывал нашей стране большое недоверие, хотя в начале пребывания на посту президента пробовал развивать сотрудничество с президентом Джорджем Бушем – младшим в формах, отвечающих, по его мнению, интересам России. Он был первым зарубежным лидером, который позвонил в Вашингтон после теракта 11 сентября 2001 г., увидев возможность для России стать союзником США в глобальной войне с терроризмом. Он полагал, что эта война позволит его стране действовать на более выгодных условиях, чем в рамках концепции «нового мирового порядка», определяющего американскую внешнюю политику после окончания холодной войны. Условия негласного соглашения, которое Путин хотел заключить с США, включали выступление единым фронтом против терроризма, в котором Россия действовала бы на стороне Америки в борьбе против «Аль-Каиды» и «Талибана» в Афганистане, а Вашингтон, в свою очередь, поддержал бы жесткую тактику Москвы в отношении чеченских боевиков. Кроме того, Соединенные Штаты, по мнению Путина, могли бы обеспечить России исключительное влияние на пространстве бывшего Советского Союза, не продвигая НАТО за пределы стран Балтии и не вмешиваясь во внутреннюю политику России. Вскоре российский президент продемонстрировал, что способен выполнить свою часть предполагаемой сделки. Несмотря на серьезные опасения российских военных и представителей служб безопасности, он облегчил американским войскам доступ и транзит в Афганистан через среднеазиатские государства.

Однако Путин быстро понял, что такого рода сделка никогда не планировалась США. Он совершенно неправильно оценил наши намерения и политику. У Вашингтона не было никакого желания – и никакой причины – предлагать что-то России в обмен на ее участие в борьбе против «Аль-Каиды». Мы не видели необходимости покупать российское молчаливое согласие на то, в чем она и сама была заинтересована, и, разумеется, не собирались жертвовать долговременными, поддерживаемыми обеими партиями приоритетами и партнерством с Европой, чтобы завоевать расположение Путина. Ошибся он и в оценке политики США, считая наши противоречивые действия частью хорошо спланированного вероломного заговора, нацеленного на подрыв его влияния, а не результатом раскола в администрации, поглощенной поисками ответа на теракт 11 сентября, совершенно безразличной к расчетам Путина и в целом не намеренной уступать ему или обращать серьезное внимание на державу, ослабленную в стратегическом отношении.

Путин переоценивал нас, подозревая в плетении тщательно спланированного заговора против российских интересов. Поворотным моментом для него стал захват террористами школы в Беслане в сентябре 2004 г. Весь мир в прямом эфире наблюдал за расправой над более чем тремя сотнями учителей, других школьных работников и учащихся. Путин счел ответ Джорджа Буша – младшего, который предостерегал его от слишком резкой реакции и заигрывания с «умеренными» чеченскими силами, чтобы попытаться снять напряженность, самым настоящим предательством. «Оранжевая революция» в Украине в том же году, как и предшествующая ей «революция роз» в Грузии, убедили Путина в том, что американцы не только подрывают интересы России в сфере ее влияния, но могут в конечном счете организовать такую же цветную революцию и в его стране. Эти подозрения накладывались на возмущение войной в Ираке, ставшей символом стремления Америки к односторонним действиям в однополярном мире, и инаугурационной речью при вступлении в должность на второй срок президента Джорджа Буша – младшего, в которой он чересчур много говорил о свободе. Эта речь убедила Путина в том, что Россия занимает одно из первых мест в списке приоритетов, стоящих на повестке дня новой администрации. Продвижение демократии, с его точки зрения, было троянским конем, предназначенным для защиты американских геополитических интересов за счет России и в конечном счете для отстранения от власти его самого.

К лету 2005 г. взаимное разочарование Москвы и Вашингтона тяжким бременем легло на отношения между двумя странами. Администрация Джорджа Буша – младшего считала, что Россия не заинтересована в развитии демократических ценностей и вряд ли в ближайшее время может стать уважаемым членом возглавляемого США международного клуба и надежным младшим партнером США в борьбе с терроризмом. Путин все сильнее склонялся к конфронтации, утверждаясь во мнении, что выстраиваемый американцами международный порядок нарушает законные интересы России и что разрушение этого порядка является ключом к сохранению и расширению пространства российского влияния. Он также полагал, что его позиции достаточно сильны, учитывая беспрецедентное одобрение и поддержку его внешней политики внутри страны. «За пределами России, – подчеркивал я в телеграмме, – Путин видит обширное пространство для маневра в мире, где есть несколько центров силы, включая погрязшие в проблемах Соединенные Штаты; Китай и Индию, набирающие силу, но не представляющие непосредственной угрозы для России, и раздираемый внутренними противоречиями ЕС. После многих лет бесплодных мечтаний о дипломатии великой державы Путин и многие представители российской элиты с радостью попытаются сделать ее серьезной и наступательной»[92].

В воздухе витало ощущение дипломатических осложнений. Ставки были высоки. С самого начала своего срока пребывания в России в качестве посла я настаивал на реалистичной оценке перспектив сотрудничества с путинской Россией, считая его расширение маловероятным, и отстаивал прагматический подход к нашей стратегии. Реализм требовал, чтобы мы согласились с тем, что наши отношения будут не самыми дружескими – в лучшем случае в течение некоторого времени. США пора было избавиться от иллюзий, владевших ими после окончания холодной войны, признать неизбежность существенных расхождений с возрождающейся Россией и начать изыскивать возможности строительства отношений на основе сочетания соперничества и сотрудничества. Прагматизм требовал, чтобы мы четко разграничили зоны наших жизненных интересов; с осторожностью вступали в борьбу в других, менее важных, областях; держали под контролем неизбежные проблемы, сохраняя хладнокровие, и не упускали из виду вопросы, по которым мы все еще могли занимать общую позицию.

Путин, как и любой другой, прекрасно понимал, что в России с избытком хватало узких мест и мертвых зон. Численность населения сокращалась, коррупция росла, ситуация на Северном Кавказе оставалась взрывоопасной. Однако он не собирался использовать период процветания России, начавшийся благодаря росту цен на нефть, для диверсификации и модернизации экономики и развития человеческого капитала. Слишком велик был риск для политического режима и его личной власти. Я пессимистически оценивал возможность изменения его взглядов. В одной из первых телеграмм, отправленных в Вашингтон, я писал:

Пессимистическая оценка – это, разумеется, еще не стратегия. Моя точка зрения состояла в том, что, если стратегическое партнерство, которое на протяжении 1990-х гг. в основном полностью отвечало стремлениям и Вашингтона, и Москвы, теперь стало невозможно, следовало попытаться наладить партнерские отношения хотя бы в немногих ключевых стратегических областях. Это могло бы поставить наши отношения на более прочные рельсы ограниченного сотрудничества, уравновешивающего неизбежные противоречия.

Я отдавал себе отчет, что после всех взлетов и падений последних полутора десятилетий стабилизация отношений между Россией и США потребует немало времени и сил. Когда я в последний раз перед отъездом в Москву разговаривал с госсекретарем Райс, она ясно дала понять, что разделяет мой скептицизм, но надеется, что мои усилия принесут плоды. Будучи специалистом по России, Райс была жестко настроена против репрессивной внутренней политики Путина и его стремления расширить российское влияние на постсоветском пространстве, однако соглашалась с тем, что мы должны учиться эффективно работать совместно в определенных областях – в частности, в сфере ядерного разоружения, где Россия и США обладали уникальными возможностями и несли особую ответственность. Обе страны были заинтересованы в обеспечении безопасности переработки и хранения радиоактивных материалов на своей территории и в мире в целом; в нераспространении ядерного оружия, особенно учитывая проблемы, создаваемые Ираном и Северной Кореей, и в усилении контроля и дальнейшем сокращении существующих ядерных арсеналов.

Мы также обсудили общую заинтересованность России и США в увеличении экономической составляющей наших отношений. Американские инвестиции в Россию были очень незначительны, двусторонняя торговля была развита слабо, но в таких областях, как энергетика и освоение космического пространства, открывались широкие перспективы для сотрудничества. Кроме того, Путин возобновил кампанию по вступлению в ВТО. Это требовало заключения двусторонних соглашений с Соединенными Штатами и отмены поправки Джексона – Вэника 1974 г., препятствовавшей развитию торговых отношений с Советским Союзом из-за запрета еврейской эмиграции из СССР. Эта проблема давно была снята, но ограничения, наложенные Конгрессом из-за других аспектов политики России, продолжали действовать. Кроме того, нас по-прежнему беспокоили российские торговые барьеры, ограничивающие ввоз американской сельскохозяйственной продукции, и пиратство в сфере интеллектуальной собственности. Райс согласилась с тем, что имело смысл сделать еще одну попытку наладить сотрудничество в рамках долгосрочного вклада в обеспечение большей открытости и конкурентоспособности российской экономики. Вступление России в ВТО помогло бы укреплению власти закона и созданию модели развития экономической системы, в дальнейшем способной распространиться и на политическую систему. Расширение торговли и наращивание инвестиций придало бы нашим отношениям положительную направленность и послужило мерой предосторожности – в случае, если бы противоречия зашли слишком далеко, обеим странам было бы что терять.

Я указал и на третий приоритет в наших отношениях, а именно на постепенное расширение программ обмена, нацеленных главным образом на приглашение молодых россиян – студентов и предпринимателей – на учебу в США, и создание в России сообщества приблизительно 60 000 выпускников американских учебных заведений. Учитывая туманность перспектив быстрого улучшения отношений между Россией и США, имело смысл продолжать вкладывать капитал в молодое поколение россиян, пробуждая в них заинтересованность в соблюдении прав личности и взаимодействии с остальной частью мира.

Я знал, что любая из этих инициатив легко могла быть свернута как вследствие обострения противоречий из-за разногласий по поводу Украины и Грузии, так и в связи с завинчиванием Кремлем гаек внутри страны. Все должно было решиться в следующее два года. Срок пребывания Путина на посту президента был ограничен, и в 2008 г. он должен был уйти – во всяком случае в соответствии с российской Конституцией. По мере приближения этой даты одержимость российской элиты поисками преемника нарастала, и поэтому было важно сделать все возможное, чтобы закрепить наши отношения задолго до окончания срока Путина.