— Что? — непонимающе спросил Лаврушин.
— Мы вас попробуем вытащить, — офицер подмигнул — ошибиться даже в полутьме было невозможно. На миг с лица офицера слетело неприступное надменное брезгливое выражение, и он превратился в обычного человека…
Бронемашина остановилась. С зубовным скрежетом дверь отползала в сторону, пропуская узенькую полоску света — та расширялась и превратилась в яркий поток, ударивший по глазам после темноты внутри «Мамонта».
Лаврушин нехотя сошёл на испещрённый следами гусениц бетон. Безрадостно оглядел мрачный двор-колодец метров тридцати в диаметре с уходящими высоко вверх серыми безнадёжно серыми стенами без единого окошка.
Пленников грубо толкнули в сторону металлической двери, которая при их приближении с лязгом провалилась вниз. За ней шли длинные, без окон и дверей коридоры с бугристыми, грубо отштукатуренными стенами.
«Ни окон, ни дверей, полна горница людей». Должны быть здесь люди, как в любой уважающей себя тюрьме. Что это тюрьма — было очевидно. А чтоб у Звездоликого, да тюрьма пустовала. Не может такого быть!
Охранники остановились перед распахнутой тяжёлой металлической дверью. Лаврушин получил удар прикладом в спину, пролетел несколько метров и упал. За ним последовал Степан — он тоже плюхнулся на пол, но с гораздо большим шумом, как мешок с мукой.
— Ну что за подлецы, — Лаврушин, простонав и потирая спину, присел на корточки.
Дверь закрылась, камера погрузилась в темноту.
Лаврушин поднялся на ноги, чувствуя, что стоит на чём-то мягком и упругом и, выставив перед собой руку, осторожно направился вперёд. Споткнулся обо что-то тоже мягкое и упал, почувствовав, что упал на какой-то предмет мебели типа кресла.
И зажмурился. Свет резанул по глазам. Он был ярок, как в операционной.
— Дела-а, — произнёс Степан.
— Ничего себе, — следом сказал Лаврушин, когда открыл глаза и огляделся.
Он ожидал увидеть что угодно — острые крючья, деревянные колья, ржавые от крови пыточные инструменты, разложенные на столе, или дыбу на худой счёт. Лежанка из хвороста, лужа на полу и склизские стены, усыпанный битыми бутылочными стёклами пол, крысиный писк и шорох — это было бы нормально для тюрьмы. Но…
— Это что, санаторий? — деловито осведомился Степан.
Видимо, диктатор не терял надежды договориться по-хорошему. Потому и предоставил подобные апартаменты, тянущие на пятизвёздочный отель. Овальная комната была площадью наверное в сорок квадратный метров. Потолок был куполообразный, стеклянный. В помещении было три мягких округлых — ни за что не уцепишься, кресла из красного пластика и два таких же дивана. Полы и стены были мягкие, как диванные подушки, в них утопали ноги. На стене было два больших телевизионных экрана.
— Тут какой-то подвох, — уверенно отметил Лаврушин.
— Думаешь? — с сожалением спросил Степан.
— Уверен.
И они в молчании начали ждать этого самого подвоха.