Глина знала, что Гомон прав, и чувствовала надвигающуюся беду. Под ногтями даже начало покалывать.

– Глина, – внезапно остановился Гомон, – тебе надо уехать, спрятаться, переждать.

– Понимаю, но идти мне совершенно некуда, – грустно сказала Глина, – но раз вы меня на улицу выставляете, то я не стану вам перечить.

– Глупая моя девочка, – Гомон попытался обнять Глину, но она с кривой улыбкой отстранилась, – разве я выгоняю? Я наоборот думаю, куда тебя спрятать.

Глина пошла в комнату собирать вещи, а Гомон стал звонить по телефону, перебирая номера в толстой записной книжке. Собрав небольшой рюкзак, девушка села на кровати и обвела глазами свое жилище. В маленькой комнате на втором этаже особняка на Литейном она была счастлива. Здесь появилось первое подобие её собственного дома. Московская квартира не в счет, это было логово хищника, поджидавшего жертву. Здесь же комнатка была совсем иной, со старыми и новыми историями, и ее покидать было жалко. Ну, как бросишь вязаное синее покрывало или плетеную из ниток сову на стене, копию Шагала с его летунами над крышами, полки с полюбившимися книгами, где лучшие места были заложены тонкими цветными закладками, засушенный кленовый лист, который свалился Глине за шиворот в ее первую поездку на барахолку в Суздаль? Манчини тоже придется оставить в Питере, вместе со всеми этими бесценными экспонатами спокойной жизни.

В комнату постучал Аркадий Аркадьевич, он принес стопку денег и адрес, написанный на бумажке.

– Тут живет моя старая знакомая, – сказал Гомон, скрывая неподдельное огорчение, – можно туда поехать и переждать там, Изабелла Рудольфовна в курсе и ждет. Я буду на связи, моя деточка.

Глина кивнула, сунула деньги и адрес в рюкзак.

– Спасибо за всё, Аркадий Аркадьевич, Манчини я отдам Оржицкому.

Глина ушла в тот же вечер, но по адресу, данному ей Гомоном, она не отправилась, а поехала к Оржицкому. Тим долго не открывал ей, а когда открыл, то не впустил в квартиру, а вышел в коридор.

– Мне нужен дневник твоей бабушки, – потребовала Глина.

– Извини, не могу тебя впустить, я не один, – ответил Оржицкий, от него пахло спиртным.

– Пофиг, вообще-то, – хмыкнула Глина, – дневник дай.

Оржицкий вернулся к себе, а Глина осталась в подъезде. Слышался лай собаки из квартиры, где она жила прежде. Обшарпанный лифт шумел в шахте, из квартиры Оржицкого доносились неясные голоса: высокий женский и низкий мужской. Глина прислушалась к себе и ощутила безразличие. Ей было совершенно не интересно, с кем там Оржицкий кутил. Наконец Тим вышел и вынес завернутую в газету тетрадь.

– У меня мало что от бабушки осталось, так что не потеряй.

Глина молча сунула ему в руки куклу Зинаиды Всеволодовны, которая всё это время жила с нею, как талисман, а потом вытащила из рюкзака пищащего Манчини, которому уже надоело сидеть в темноте.

– Манчини! – изумленно протянул Оржицкий, беря в ладони зверька.

Глина только вскинула брови от удивления.

– Откуда ты взяла его! Это же мой Манчини! Ах ты, маленький мой пусечка!

Глина предпочла не отвечать на вопросы Оржицкого, не попрощавшись, она вызвала лифт. Оржицкий пробормотал что-то ей вслед, но Глина предпочла не переспрашивать.