– Этот пластилин? – уточнила незнакомка, – вижу. На фиг ты его сюда приволокла? Это курят или нюхают?

– Я его не приволокла, я его отсюда взяла, – честно сказала Глина.

– Не было такой фигни тут, точно, – уверенно помотала дреддами девчонка, – может, Саныч тебе дал?

Глина тупо уставилась на розовую сливу, восстанавливая в памяти события. Вот она поднялась на последний этаж, стараясь не касаться руками перил, вот она стоит перед дверью в квартиру. Еще за тысячонку ее впускают внутрь. Квартира отремонтирована, в ней живут чужие, временные… Кажется, что здесь нет ни одной вещи, которая могла бы ее позвать.

Девушка с розовыми дреддами загундосила, что здесь, дескать, жила легенда русского рока, шустренько изложила Цоевскую биографию, основные вехи жизни. Глина ее не слушала. Она почувствовала зов, очень сильный и отчетливый, откуда-то со стороны окна. Оттолкнув девушку, она наклонилась и стала на колени у подоконника. Не обращая внимания на удивленные возгласы стоявших сзади, Глина зацепила ногтем краешек обоев, оторвала полоску. Девушка взвизгнула и попыталась ее оттащить, но Глина сильно пнула ее, и та отлетела к дивану. Бомж хрипло закричал что-то, но Глина драла и драла одну полоску за другой. Под белыми однотонными обоями показались желтые птички, а за ними – зеленые полоски, а под ними – неожиданно тайник.

Глина сунула туда руку и вытащила две странные фигурки. Это были старинные оловянные солдатики, раскрашенные неумелой рукой вручную. На одной подставке было нацарапано «Папа», а на другой – «Витя». От них шло неимоверное тепло, но они ничего не сказали Глине, кроме фразы «Наконец-то!», а потом ее вырубило.

– Где солдатики? – спросила Глина.

– А! Не парься, – девушка махнула рукой, – Сашке отдам. Это явно вещи его отца, не понятно, как ты только их нашла. Ты ясновидящая Рейни? Из программы «Битва магов»?

– Битва дебилов, – не нашла ничего умнее для ответа Глина и вяло поплелась прочь из подъезда. Розовую сливу она положила в карман, и затвердевшая память чужого детства ласково грела ее ладонь.

Эта слива помогла ей пережить трудные дни. Глина растянула ее на неделю, унимая боль за грудиной, которая не давала ей дышать. Оказывается, что сердце может болеть, и это совсем не романтично. Глина прекратила всяческое общение с Тимом и не реагировала на звонки в дверь. Телефон она отключила, а дверь на балкон держала закрытой. Глинтвейн и ночные посиделки закончились, как и все, что к ним прилагалось.

Ко всему прочему у нее истаял денежный запас, и Глина позвонила Евгению, который пообещал подогнать клиентов, ничего не говоря Веревкиной. Вскоре ручеек людей протянулся к ней, и Глина стала выходить из квартиры и подолгу пропадать, продавая мёд, в который она вмешивала прозрачную субстанцию. Вместе с деньгами к ней пришла информация о Софье Максимовой. Глине не составило труда понять, о ком говорил Тим в их последнюю встречу. У Глины появился повод убить Максимову, гораздо более серьезный, чем раньше. Но теперь она не собиралась делать этого сама. Глина поумнела.

Тим встретил однажды Глину в подъезде и подошел к ней.

– И долго ты будешь дуться? – спросил он примирительно.

– Всегда, – безапелляционно ответила Глина.

– О как, – Тим почесал за ухом привычным кошачьим жестом, словно у него за ухом жил целый рассадник блох, – тебе не приходило в голову, что у тридцатипятилетнего мужика были и другие бабы?

– Не приходило, – ответила Глина и закрыла дверь перед носом Тима.

Она не хотела ничего объяснять Тиму, и слушать его объяснения она тоже не собиралась. Она обижалась на свою недалекость, ведь зарекалась же не влюбляться после смерти Береста?

Когда Тим узнал, что Глина продает бусины, он подкараулил ее в подъезде и предупредил:

– Это плохо кончится, поверь. Я не хочу, чтобы ты сдохла на свалке чужой памяти.

– Собаки дохнут, Тим, – сказала бесстрашно Глина, – я пока человек, причем живой.