Доплыли до первого же лебяжьего острова, и немного извозившись в грязи, вылезли на берег, не приняв предостережений лодочника. Заботливые нарушители порядка, бывшие в этих местах до Глины с Тимом, вбили громадный железнодорожный болт, к которому Тим привязал лодку. Толстые лебеди, смешно переваливаясь с боку на бок, потрусили в сторону Глины, выпрашивая еду. Она достала из пакета булку и стала кидать кусочки птицам, но те не видели, куда падает лакомство и вытягивали шеи, пытаясь что-то ухватить с воздуха. Лебеди мешали друг другу и ссорились, отпихивая друг друга крыльями. Тим хохотал басом, что, впрочем, не отпугивало глупых птиц. Один серый птенец, весьма крупный, но с уже пробивающимися белыми перышками был самым шустрым, ему доставались мякиши, а кусочки с корочкой он отпихивал в сторону. Жадный старый лебедь прогонял птенца, шипел и хлопал крыльями.

– Смотри, как старый птиц толкает сыночка, – засмеялся Тим, – вот тебе и отцовская любовь.

Он сказал это совершенно зря, потому что Глина нахмурилась и кинула пакет в лодку, намереваясь сесть в нее и плыть дальше.

– Ну-ну, – сказал Тим примирительно и обнял ее за плечи, – мы еще костер не жгли, сосиски не жарили, не намусорили.

– Сосиски? – криво улыбнулась Глина.

– Да, именно. Запрещенные местным Хароном. Баварские, с сыром, – Тим показал нутро рюкзака, – какая же прогулка без пикника?

Глина пожала плечами, соглашаясь, а коварный лебедь подкрался к ней сзади и с шипением ухватил за джинсы. От неожиданности девушка взвизгнула и подпрыгнула, распугав остальных птиц. Тим громко засмеялся, а Глина пожаловалась:

– Я думала, что только гуси за пятки щиплют…

– Эх, Глина, нет никому нынче доверия, даже лебедям, – сказал Тима, шагая вглубь островка, – кстати, ты заметила, как неуклюже выглядят лебеди на суше, как они непропорциональны? А в воде каждый из них, как сказочная ладья. Гармония в каждом движении.

– Заметила, – сказала Глина, – это тебе не Врубель с его «Царевною».

Тим от неожиданности остановился и оглянулся на Глину.

– Что? – криво усмехнулась Глина, – ты думал, что я не знаю, кто такой Врубель, что я совсем амеба одноклеточная?

– Нет… –протянул Оржицкий, – просто я сейчас тоже подумал о Врубеле и его картине. Знаешь, я в Третьяковке любил только его зал, там такая атмосфера… Нигде больше нет такой, разве что в музее Рериха, но там другое. Своя магия.

– Я не могу ходить в музеи, – с виноватой улыбкой сказала Глина, –я там в обморок падаю.

– Ты не владеешь собой, это плохо. Надо учиться не только слышать тайны, но и учиться контролировать себя, запрещать тебе слушать. Я научу тебя ставить щит.

– Было бы неплохо, – серьезно сказала Глина, – я думаю, что меня можно вот так запросто убить, если запереть ночью в любом сельском краеведческом музее. Или даже пионерской комнате.

– На твое счастье, нынче нет пионерских комнат, – усмехнулся Тим, но посмотрел на Глину с грустью и даже покачал головой.

Глина нашла старое кострище, и они стали таскать ветки и сухую траву для своего костра. Когда огонь занялся, Тим нанизал на тонкие веточки кусочки сосисок, напевая песню про туриста, который всегда поесть готов, хоть будет сварено полено. Глина помогала ему в молчании. Она не ходила в походы, а пионерское детство застала краешком.

– Я долго пытался разобраться в себе, у меня еще в детстве появились разные признаки, тревожные звоночки. Мать считала, что я болен, а учительница биологии даже однажды назвала меня одержимым. Бабка моя только знала, что со мной, от нее у меня и появилась эта одержимость. Я изучал ее дневник, практиковался в магии. Девушкам нравилось. Вот дурак был… Это всё не нужно в жизни, такая ерунда. Главное в нас – то человеческое, что заложено создателем. А все остальное – от лукавого.

Глина внимательно слушала, кусая понемногу горячие сосиски, держа веточку над горбушкой хлеба, на которую падали сочные капли.