Хоронили мы среднего чиновничка, оставившего вдову с пятью малолетними детьми. Горе, нужда и отчаяние у гроба не поддаются описанию. Слезы малюток-сирот, не сознающих ясно своей утраты, но горько плачущих над неподвижным трупом отца, производили подавляющее впечатление и хватали за душу. Нервы всех были потрясены до крайности.

— Барыня, покойничка помянуть пожертвуйте, — подошли к рыдавшей вдове два факельщика.

Она подняла голову, устремила на просивших бессмысленный, тупой взор и молчала.

— На чаек, сударыня, — повторили факельщики.

Я не вытерпел, схватил негодяев за шиворот и отбросил их в сторону. Я и забыл, что сам был в траурной треуголке. Мои «коллеги» вломились в страшную амбицию, подозревая, что я сам хотел, один, получить с вдовы «на чаек», благо вдова «расчувствовалось» и может нечаянно, по ошибке, «рублёвку» дать. Ругательствам и угрозам обиженных не было конца.

Мы проводили скромную колесницу до вокзала. Траурщиков было четверо; трое ушли, и я один отправился с поездом на Преображенское[140] кладбище. Похороны устраивал мелкий гробовщик. Он сторговался за 55 рублей, но получил только 25 рублей задатку. Ему хотелось скорее получить остальные 30 рублей. «После возиться придётся». Он со счётом вертелся все время около вдовы, которая едва поспевала за ехавшей чуть не рысью колесницей. Вид вдовы был так ужасен, что даже гробовщик не решился заговорить с ней о счёте. На вокзале пришлось ждать. Вдова, окружённая детьми, совсем одна села или скорее упала на скамью и воспалёнными глазами следила за дорогим гробом, который понесли на платформу. Гробовщик не вытерпел:

— Сударыня, позвольте по счету получить остальные.

Испуганная она вскочила со скамьи и стала искать кошелёк.

— Благодарю вас, — раскланялся гробовщик.

Мне не удалось увидеть, сколько он получил и не обсчитал ли он вдову, которая ничего не видела и не помнила. Гробовщики пользуются такими моментами. Ведь не каждый день выпадают такие «случаи». А жить и пить надо ежедневно. Ergo[141]: «момент следует ловить».

Для покойников и провожатых существует на Николаевской дороге отдельный вокзал, платформа и особые поезда. На платформе было около двадцати гробов, с дощечками «отпетый» и «неотпетый». Первых было восемь, вторых больше, десять. Последние, кажется, больничные судя по внешнему виду гроба и отсутствию кого-либо из провожатых. Гробы поставили в товарные вагоны. Ровно в половину одиннадцатого пришёл пассажирский поезд; к нему в хвост прицепили вагоны и мы поехали до станции «Преображенской».

День был чудный, жаркий. Пассажиры, ехавшие весёлыми группами на охоты, в гости, и не подозревали, какой «хвост» находится у их поезда. Стоны и слезы провожавших, убожество «последнего долга» и сильный трупный запах составляли принадлежность этого «хвоста». А трупные мухи, жужжавшие вокруг гробов и садившиеся потом на нас, траурщиков? Если бы пришлось ехать ещё одну-две станции, я, кажется, выскочил бы с поезда, бросив своё «интервью».

Но поезд остановился. Кладбищенские служители встретили наши вагоны с носилками. Один на один уставили «отпетых» и потащили к вырытым заранее могилам. «Неотпетых» понесли в церковь, где началась уже литургия. На двадцать покойников было только шесть человек провожавших и один (я) траурщик! Более чем скромно! Тут, видимо, мало соблюдается церемоний.

Я пришёл к приготовленным могилам с дощечками. Их скорее можно назвать «колодцами». Гробы не «опускают», а «погружают» в воду. Когда все «погружены», их засыпают и втыкают шест. Этот шест с табличкой образует эмблему креста. На дощечке: «Иван Петров», «Марья Степанова». Но в который колодец погрузили Марью и в который Ивана — никто не знает. Дощечки, заранее приготовленные, лежали в куче и после их прибивали как попало. Скоро отдали «последний долг» всем этим Марьям и Иванам. В храме продолжалось ещё отпевание «неотпетых». На кладбище ощущался сильный трупный запах. Слышались рыдания, вопли отчаяния.

Скорее, скорее на свежий воздух. К платформе подошёл дачный поезд. Из окон виднелись нарядные туалеты дам, слышался весёлый говор, смех. Я побежал к вагону второго класса и занёс уже ногу на ступеньку, как меня кто-то схватил за рукав и грубо оттолкнул:

— Пошёл вон, куда лезешь!

Это был кондуктор. Я опять забыл, что на мне наряд факельщика.

Один из шести дней я провёл в мастерской «хозяина» средней руки в качестве «штучника», поставляющего гробы. Разумеется, гробов не делал и не поставлял, но мне хотелось провести этот день в «семье» гробовщика, чтобы постигнуть все скрытые пружины промысла и сделать наблюдения над внутреннею жизнью этих мрачных ремесленников.

Какое душу мутящее кощунство и цинизм царят в этих тесных, грязных, подвальных «мастерских», пропитанных запахом сивухи, ладана и трупа?! Букет ужасный именно своим сочетанием. А эти люди, люди, утратившие страх, уважение и благоговение пред последним вздохом ближнего, пред тою загробною жизнью, куда они ежедневно напутствуют и провожают десятки людей!

Я приведу несколько фактов из жизни «хозяев», очевидцем которых я сам был и читатели пусть сами сделают выводы.