Сапоги для факельщика главное и необходимое условие его заработка, принадлежность профессии, без которой он не может быть траурщиком и не заработает ни гроша. Как музыкант без инструмента, плотник без топора, работник без рук и факельщик без сапог; он может быть в одной рваной рубашке, но непременно должен быть в сапогах, потому что весь «парад» ему даст гробовщик, кроме сапог. Последние не полагаются и не даются, из опасения, что «траурщик» сбежит с ними!
К 5 часам утра «траурная биржа» была в сборе. В широком месте Малкова переулка, имеющим вид площадки, собрались факельщики. Картина, достойная кисти художника! Я видел группы пересыльных арестантов до облачения их в казённые халаты; видел тысячную толпу чернорабочих, ожидающих на Никольской площади найма; наконец, «интервьюировал» бродяжкой разные вертепы и трущобы Петербурга, но такой «картины» не видал. Больно и смешно. Грустно и едва сдерживаешь смех.
Представьте себе толпу в 250–300 человек пропившихся оборванцев в возрасте от 16 до 80 лет и в костюмах от дырявой ситцевой рубахи до женской кацавейки. Никто во всей толпе не имеет целых брюк, а некоторые из чувства скромности прикрывают руками изъяны «невыразимых». А позы, физиономии, ужимки?! Буквально нет двух-трёх физиономий «в порядке». Кривые, с провалившимися носами, подбитыми скулами, вырванными клоками бороды, с какими-то удивительными природными недостатками, например, узкий лоб, вдвое выше всей остальной части лица, или наоборот, едва заметные глазные щели помещаются совсем на лбу. У одного рот настолько ушёл в сторону, что он может доставать языком кончик уха; а у другого оторвало где-то всю верхнюю губу. Не подумайте, что все это «калеки». Вовсе нет. Они не обращают малейшего внимания на подобные пустяки и так привыкли ко всяческим «изъянам», что не замечают своего уродства.
В начале шестого часа на «биржу» вышли наборщики. Кроме Ефима набирать факельщиков пришли ещё четверо, таких же, как и Ефим, подрядчиков, взимающих за комиссию по пятаку с рыла. Мигом их обступили и начались переговоры.
— Мне восемнадцать человек к Шумилову, на Морскую.
— Мне шестнадцать человек к Филиппову[139], на Конюшенную.
— Мне двенадцать человек для «бюро» на «Остров».
Условия найма всем известны, порядки тоже, так что разговаривать много не приходится. Ефим скомандовал «смирно» и стал отсчитывать: «раз, два, три». Кого он тронул по плечу, сказал «раз» или «два, пять, семь», тот взят и отходит в сторону. Я попал шестым к Шумилову на Морскую и отошёл к своей группе. Через полчаса биржа закрылась. Наряды все были набраны и человек 100 остались за штатом. День был неудачный — мало богатых похорон. Иногда случается, что не хватает людей, особенно летом, когда траурщики уходят на отхожие промыслы.
Заштатные побрели в трактиры, а избранные стояли группами. К каждой группе подошёл свой наборщик, осмотрел всякого, выстроил попарно и скомандовал «марш». В предшествии Ефима мы зашагали молча и сосредоточенно, направляясь на Морскую хоронить «анарала».
В начале седьмого часа мы были на Большой Морской близ Гороховой. Ельник, густой слой соломы перед домом и шныряющие тёмные личности около ворот дома свидетельствовали, что здесь именно «вынос». Ефим скомандовал нам «стой» и пошёл собирать сведения. Минут через десять приехали и дроги с балдахином.
Мы сгруппировались у ворот и вели беседу. Из восемнадцати человек большая половина были ещё пьяны, не успели отрезвиться после вчерашнего «угара». Стали крутить из газетной бумаги «цигарки» и обмениваться впечатлениями.
— Эх, житьё наше горемычное! Похороны енерала поди тысячи полторы стоят, а нам по 55 копеек с рыла. Хорошо, если наш покойник был добрый, тогда дадут на чай, а то и в пустую сыграет!
— Не дадут, так мы среди дороги и покойника бросим! Тоже церемониться не станем!
— Степановы траурщики в прошлом году так и сделали; бросили покойника на Гороховой и пошли назад. По рублю дали, только бы вернулись!
— А то как же? Тратят сотни, тысячи рублей, а бедным людям жалко двугривенный дать! Поди, нам не радость тоже здесь с шести утра околачиваться. Трудимся, не Христа ради просим!
Ефим вышел:
— Ребята, по 30 копеек на брата господа дали…
— По тридцать? Ну, не жирно! Чтоб им…
— Стройтесь в линию. Раздевайтесь!..
Как это раздеваться? Здесь на улице раздеваться? Да ведь у некоторых из нас и белья вовсе нет? Сняв зипун, остаётся как мать родила? Что это за безобразие?