В трактире Малкова переулка, куда мы зашли, была масса народа и все исключительно факельщики, читальщики и другой люд, живущий покойниками… Громкий разговор во всех углах касался исключительно траурных тем и циничных откровенностей из области погребения. Жутко было в этой «семье», но пришлось разыскивать столик, усесться и пить. Пить и слушать, принимать участие в беседе.
Касьян оказался словоохотливым. Он с места в карьер засыпал меня множеством тайн и новостей их «семьи»… Они вчера только, сорок человек, резались в банк на «Горячем поле» и он проиграл 111 рублей. Ну да наплевать! Ему и больше приходилось проигрывать; траурщик Данила оказался вором; он на последнем выносе стащил серебряную ложку и, хотя все это знали, но боялись выдать его полиции; а он не побоялся; пригласил Данилу в трактир, угостил водкой и тихонько послал за городовым; иначе взять его было нельзя, потому что в «пироговской лавре» не сыщешь человека, если он спрячется, ни за что не сыщешь. Там «прописных» (с паспортом) живёт 5,000 человек, да столько же скрывается без прописки; по 100–150 человек набито зимой в квартире; на чердаках, лестницах, в подвалах везде ютятся траурщики; ни полиция, ни санитары сюда не заглядывают, потому что сделать все равно ничего нельзя; народ отчаянный; с ним лучше не связываться.
Врал Касьян или нет? Почти нет. Когда я ближе познакомился с «Пироговской лаврой» и «Горячим полем», то рассказы Касьяна даже бледнели… Бледнели и трущобы «Вяземской лавры».
Трудно себе представить что-либо подобное в центре столицы.
Ночь в «Пироговской лавре» я провёл, разумеется, без сна, хотя и имел свою койку у Ефима. Но можно ли уснуть в комнате величиной 3х4 сажени[137], в которой, кроме большой русской печи, помещается 40 человек ночлежников! И каких ночлежников?! Половина пьяных; все развесили тут же для просушки свои плотные «портянки»; вентиляции никакой… А насекомые?! Нет, нет; лучше на воздух… Не жить же мне здесь! Несколько ночлежных часов, а в пять часов утра все равно все подымаются!
Я пошёл по переулку… Тихо… У забора рынка прислонились и дремлют несколько траурщиков. Солнце ещё не всходило. Где-то в стороне слышны слабые стоны. Я чувствовал усталость и присел у ворот одного из домов. В доме все спало. Готов был я и задремать, как вдруг точно из земли вырос Касьян и опустился рядом со мной на скамью.
— Ты чего же бродишь, не спишь? — спросил он меня, осматривая пристально с головы до ног.
И странно: глаза его как-то нехорошо блестели; сидеть с ним рядом в этом глухом переулке было не особенно приятно. У меня мелькнула мысль, не подозревает ли Касьян во мне переодетого сыщика? Слишком пристально он всматривался, да и сам он прожжённый траурщик, воспитавшийся на «Горячем поле», которое считается бродяжками «университетом». Он легко мог заметить мой «маскарад» своим опытным взглядом и сообщить свои подозрения «лавре». А тогда…
— Не спится, с непривычки, на новом месте, — отвечал я спокойно, не поворачивая головы.
— Сыграть хочешь? У тебя деньги есть? — продолжал Касьян.
— Спать хочу. Какая теперь игра? Я сел подремать.
— На биржу выйдешь?
— Разумеется, а то чего же я тут околачиваюсь?
— К Ефиму? Или все равно к кому?
— Нет, к Ефиму. Я хочу у него поселиться и работать.
— Слушай! После «выноса» пойдём на «горячее поле». Там будет игра и выпить можно. Летом там хорошо: наших на даче там не одна сотня. Привольно, воздух хороший и свободно. Там и спится лучше.
— Хорошо, увидим.
Касьян замолчал. Так мы просидели должно быть несколько часов, в дремоте. Прокричал петух трактирщика Васильева[138], взошло солнышко и переулок стал оживляться. Появились опять бабы с горячими ковригами по полторы копейки, рубцом и др. яствами. Как тараканы из щелей выползали траурщики с сонными, утомлёнными, опухшими физиономиями.
Никто не умывался, не здоровался и не перекрестил лоб. Протирали заспанные глаза, чесали пятернёй голову, ругали кого-то неопределённо, непечатными эпитетами и жаловались, что «голова трещит». Жаловались все, потому что большинство с вечера были пьяны, а остальные провели ночь в такой атмосфере, что и трезвый превратился в пьяного.
Вот уж поистине где было бы неуместно сказать «доброе утро». Зато тут и не принято «здороваться». Ну, у кого утро «доброе»?! Каждый встал с разбитыми нервами, полубольной, полуголодный, и встал для чего? Что у него в перспективе? Ведь в самом деле у этих людей, не имеющих ни кола, ни двора, нет никаких человеческих потребностей и самых элементарных условий общежития в смысле людской жизни! Бродяжка — тот считает своё положение случайным, временным, проходящим; чернорабочий имеет семью в деревне, куда ездит каждый год отдыхать; извозчик, официант, по крайней мере, обеспечен в куске хлеба и тоже имеет хату в деревне или жену в подёнщицах. А факельщик из «Пироговской лавры»? Заработок случайный, не постоянный; род занятий такой, что непривычного человека коробит от одного названия; обстановка хуже всякого животного. Месяцами они не обмывают физиономии, не моют рук; из сотни один имеет вторую смену белья; круглый год в одном костюме; единственное богатство и достояние их — сапоги.