— Вот ты меня к этому Ефиму отрекомендуй. Я тебе целковый деньгами дам и угощение.

— Можно, отчего нельзя; Ефим меня обожает: он мужик степенный. Он и на Шумилова набирает: с мелочью не ведёт делов, только на листократов работает. А что-же ты не пьёшь?

— Я не могу, с похмелья голова болит; ты пей, пей, ничего.

— А что же ты места не поищешь? Служить покойнее.

— Зашибаю больно; долго выдержать не могу, а запил — шабаш!

— Да, ефто при месте невозможно, значит; да и Ефим браковать будет.

— А ты не говори. Я на дело не прихожу, когда пью; ему убытка не будет.

— Это точно. Ну, будь здоров. А к Ефиму можем сегодня под вечер сходить. Приходи.

— Ладно, приду.

Мужичонка окончил вторую косушку и, вставая, опять протянул лапищу.

— Ну, ладно, спасибо. Так, значит, приходи часов в 7–8.

— А мне нельзя ли у вас побыть до вечера? Мне идти-то некуда; ты скажи — земляк пришёл; я посижу на кухне.

— Можно, посиди, отчего же. Ты парень не ледящий[134], коли две косушки поставил. Пойдём.

Мы вернулись в бюро. Меня интересовала обстановка, люди. Егор провёл меня на кухню. Здесь варили… какой-то клей с охрой для подкраски чего-то. Две женщины шили саваны; обе немолодые и обе с багровыми пятнами под глазами; на кухню выглянул какой-то благообразный господин.

— Егор!

— Я-с, — отозвался Егор, подбегая к господину.

— Наряд. По шестому разряду. Послезавтра вынос на Волково.

— По шестому, — сделал кислую гримасу Егор, запустив пятерню в свою паклеобразную шевелюру. — Это и завтра можно оповестить.

— Сходи сегодня, завтра некогда будет; два выноса у нас, ты с ельником пойдёшь. А где Илья?

— Попоны чистит. Я подожду, может ещё заказ будет.