— Выходит, значит, что не вы, господа, учите нас, извозчиков, приличиям, а мы, извозчики, поучаем вас, даём уроки грубого обхождения! Т-аак!..

— Ты, я вижу, не служил ли в лакеях у кого-нибудь из наших?

— Видно, что вы, несмотря на своё образование, всё-таки нуждаетесь в лакейских наставлениях и извозчичьей философии.

— Налево к подъезду!

На том наша беседа и окончилась. Г — ъ достал гривенник, долго его разыскивая в кошельке, и побежал в подъезд.

«Куда теперь»? — думал я.

Поехал по Загородному проспекту и по Владимирской к Невскому… Народу много, но публика больше «пешая»… Дамы прогуливаются, кавалеры их догоняют. Извозчика «не требуется». Я причалил было к Палкину[59], но не успел ещё остановиться, как дворник бросился на меня:

— Пошёл прочь!! Отъезжай, тебе говорят!

Извозчики смеются. Их дворник не гонит… Почему? Это им принадлежащие места, они постоянно здесь стоят по особому соглашению с господином швейцаром Палкина и господами дежурными дворниками. Вероятно, город, отдающий в некоторых местах стоянки для извозчичьих лошадей, не получает и десятой доли того, что платим мы, извозчики, такому господину швейцару. И расчёт прямой. Выйдет «парочка» из кабинетов, понятно, позовёт извозчика, а тут все «свои», меньше «бумажки» ни с места. Швейцар подсаживает, дворник без шапки стоит, извозчик «сиятельством» величает и берут с «парочки», что хотят; ведь не торговаться же кавалеру, заставляя даму ждать, тем более, что все извозчики здесь «без конкуренции» и не уступают.

Знай кавалер о заговоре, знай он, как грозно гоняют здесь с угла «чужих» извозчиков, он прошёл бы несколько шагов и, вместо рубля, заплатил бы двугривенный; но кто же это знает? И я теперь только познал эту «тайну».

Потерпев фиаско у Палкина, я причалил было к гостинице Ротина[60] (vis-a-vis), но и там та же история с дворниками: «прочь!» И никаких разговоров! Места порожние есть, и право стоять здесь есть, а все-таки «пошёл прочь»…

— Господин дворник, да ведь место есть, почему же мне нельзя здесь постоять? — взмолился я.

— Рылом не вышел, — хладнокровно отвечал он и сделал угрожающий жест рукой.

Я переехал Невский и хотел остановиться на одном из углов Литейной[61]. Здесь уже не дворники, не городовые, а сами извозчики — лихачи осыпали меня площадною руганью, и встретили хохотом моё намерение стать.

— Каков выскочил! Для него тут угол припасён?! Ах ты…

Разговаривать было рискованно, потому что эти извозчики не сидят на козлах, как мы «желтоглазые», а важно разгуливают по панели и при малейшем протесте засучают рукава…

Эти углы имеют свою историю и такие желтоглазые парии, как я, получали здесь нередко жестокую взбучку за дерзостное покушение остановиться у панели. Вот вкратце эта история. Городское управление не сдаёт здесь никому мест для стоянки, но лихачи на резине по особым соглашениям с господами городовыми и дворниками, устроили монополию и завладели местами. Стоянка тут бойкая. Напротив «Палкин» и две гостиницы с номерами для приходящих или приезжающих с островов; кругом богатые фирмы и квартиры. Есть и постоянные пижоны, феи и дамы сердца… Сначала пообедают у Палкина, после покатаются на лихаче и… тихая пристань в «Славянке[62]» или «Москве»! Или так: выйдет парочка из гостиницы, потом на острова, ужинать к Палкину и под утро лихач развезёт по домам… Во всяком случае, лихач также необходим тут, как кабинет «Палкина» и номер в «Москве» или «Славянке».

Каждый лихач имеет своих постоянных «гостей» и знает все их интрижки; знает кто, куда и когда ездит с своими дамами; чужие жены с «пижонами», а солидные супруги с феями. Лихач знает — когда «подать», где «подождать» и куда «доставить»; знает сколько сынок «выбирает» по субботам из тятенькиной выручки или приказчик сколько спустил за голенище хозяйской кассы. Некоторые лихачи идут далее и оказывают своим седокам существенные услуги по части знакомства и сокрытия концов в воду; они при случае могут достать деньжонок, оказать кредита.

Нечего и говорить, что лихачи отлично работают, (хотя иногда стоят без почину 3–4 дня), и наживают чуть не состояния. Например, рассказывают про одного «пижона», который спустил около 200 тысяч рублей в одно лето, при постоянном посредничестве лихача Максима. Пижон теперь нищенствует, а лихач величается «Максим Митрич» и имеет 40 закладок. Другой лихач Терентий со времён Зингера[63] сделался «хозяином», состоя поставщиком обоих сыновей знаменитого банкира. Он и теперь поминает «Антона Антоновича», сидящего уже 4 года в доме предварительного заключения.

И вдруг в это гнездо извозчичьей аристократии вздумал залезть какой-то желтоглазый, ссылающийся на своё «право», как будто у извозчика есть какое-то «право» и какой-либо путь доказать это право!