— Сорок залишком[54].

— А ночных?

— Десяток. Да ты что любопытствуешь? Поездишь — сам узнаешь.

После второй косушки коллега мой стал совсем неразговорчив; и без того не красноречивый, он стал говорить с такими «прибавлениями», от которых хоть уши затыкай.

— Пора ехать, — поднялся я.

— А чаю что ж ты, так и не пил?

— Не хочется.

— Не-хо-чет-ся! — передразнил он. — Уж ты и извозчик, одно слово, мораль одна!

— Ладно, не ругайся, я за все заплачу здесь.

— За все?! Да ведь ты ничего не пил, не ел.

— Сочтёмся…

— Ой, что-то ты извозчик сомнительный какой-то: и стриженный, и руки не как у всех…

— Да много ли я езжу?

— Слышь, стриженный! Не моги! Ежели ты свару устроишь, не быть тебе живому!

— Ты, кажется, совсем пьян?

— Знаем, знаем, я уж видел, что ты…

— Брось ругаться, поедем.

— Нелю-бишь! Вот кабы у нас в Эртелевом чай пили, я бы тебя пощупал, что ты за извозчик такой есть.

— А тебе что?

— Как что! Нешто приятно будет свара.