Непоколебимый

Д. Л. Мордовцев[511]

Я не помню, чтобы когда-либо панихиды по усопшим привлекали такие массы молящихся, какие стекаются в эти дни на печальное и трогательное поминовение М. Е. Салтыкова.

Русское общество почувствовало, какую громадную утрату понесло оно, какую великую силу поборола другая, роковая, таинственная сила. В Салтыкове таилась необычайная мощь духа, такая мощь, какой не проявлял доселе ни один из самых великих писателей России. Этой мощи исполина не поборола даже самая жизнь, как поборола она ее когда-то в Гоголе, в Достоевском, в Тургеневе и, до некоторой степени, в таком исполине слова, как Лев Толстой. Этих гигантов ума и таланта осилила, истомила и даже в некоторой мере искалечила жизнь и то, что в ней есть горького и убийственного. Один Салтыков устоял. Его могла осилить только смерть.

В самом деле, разве Гоголь донес до могилы то бремя таланта, какое природа, можно сказать, взвалила ему на плечи? Разве не был прав Белинский, бросив ему в лицо горький, жгучий упрек в последние дни его жизни? А Достоевский – разве он не упал в последние годы под бременем своего же таланта? Тургенев также, еще при жизни, среди густого дыма фимиама, испил горькую чашу своих нравственных шатаний. Лев Толстой пьет ее теперь. Я не говорю – заслуженно или незаслуженно, но горечь останется. С этой горечью исполин таланта сойдет и в могилу. А Пушкин – чист от укоров? Нет и нет. Один Салтыков сходит в могилу без пятна, без пылинки на его памяти и на его великом таланте. Этот могучий талант не задавил его, как задавил Гоголя: Салтыков донес его, как крест, до своей славной могилы. Ему никто не бросил в лицо и не бросит за могилой горького упрека, как бросил его Белинский в лицо Гоголю. Салтыков не упал, подобно Достоевскому, под бременем своего креста – таланта. В чаду дыма фимиама у него не закружилась голова, как у Достоевского и у Тургенева, и он, как колосс Мемнона[512], ни разу не пошатнулся на своем пьедестале, на который его, при жизни, поставила Россия, и как тот же египетский колосс изо дня в день гремел своим могучим словом.

И вот эту великую силу потеряла теперь Россия. Ее она чтит теперь печальными поминовениями. Оттого и стекаются на эти поминовения массы, каких раньше не видал Петербург.

Я помню панихиды и годовщины других наших талантов. Правда, похороны Тургеневы были небывалые по своей величественной внушительности. Но через год, через два годовщины его уже не собирают масс на его почетной могиле. То же сталось и с Достоевским. Годовщины Пушкина не всегда вспоминаются, Гоголя – также. Недавно была четвертая годовщина смерти Костомарова, похороны которого были не менее внушительны, как и Тургенева, – и что ж! – на четвертую годовщину и на открытие памятника даровитому историку буквально никто ни из литературы, ни из общества не явился к его почтенной могиле.

Я не берусь объяснять причины этого явления – они, кажется, сами собой понятны. Я указываю только на факты.

Возвращаюсь к недавно усопшему великому таланту. Повторяю: из всех величайших наших гениев он один остался верен себе до могилы и, что всего поразительнее, только с последним вздохом остановился рост его удивительного таланта.

Парадокс

O. K. Нотович[513]

Говорят: Щедрин становится с каждым днем все менее понятным; молодое поколение уже и теперь недоумевает над лучшими его произведениями; не пройдет и десяти лет, как к каждому его слову потребуется особый комментарий…

Я думаю, что чем скорее мотивы и явления, послужившие сюжетами для произведений почившего сатирика, уйдут в область забвения, а следовательно – чем менее понятными станут эти произведения, тем полнее и ярче обнаружится великая заслуга Михаила Евграфовича перед русским обществом и русской литературой…

2-е мая[514]

В. П. Острогорский[515]

Сильный духом, твердый острой мыслью, провидел среди ликующих и праздно болтающих[516] нашу неподготовленность к восприятию новой жизни; яркими образцами запечатлел русских ташкентцев, умеренных и аккуратных, наивных, благонамеренных и хищных в отечестве и за рубежом; снял маску с рядящихся в патриотизм; дал головотяпам и пошехонцам место в истории и современности; под оболочкой сатиры являл до конца любовь к падшему и заблудшемуся; родине желал добра, напоминая забытые слова[517]: любовь, совесть, честь, нравственное достоинство и служение интересам общественным; мыслящий современник оплакивает его кончину; потомок будет дивиться в его произведениях нравственной проницательности, с которой он так часто предугадывал падение изображенного им общества, и силе скорби и смелости писателя и гражданина.

На могилу бессмертному

М. Л. Песковский[518]

Быть писателем и притом таким, чтобы именно «служить великим целям века», – вот задача, возвышенней которой ничего нельзя представить себе!..