— Так это тибе не наравится русский язык?

— Товарищ секретарь обкома, — пролепетал Потапчук на русском, — я же не против русского языка, я…

— Ещё б он был против! — Хозяин победно усмехнулся, оглядел своих. — На этом языке… разговаривал сам Ленин!

— Но при чём здесь… Я хочу знать, в чём моя вина?

— Ты тут, той, не перебивай, пойнял? Тут не ты будешь спрашивать, а тибя!

— Понял, товарищ секретарь, — Потапчук облизнул сохнущие губы.

— Я — тоже, той… украинец. Но, если я разговарюю з децтва на русском, шо ж мине теперь, по-твоему? Молчать?

— Так не в том же дело, товарищ секретарь. Я же…

— Он ещё будет здесь указувать мне, у чём дело! Видали такого наглеца? Партия изделала для него всё: вывчила, дала, той, образовання. Сиди ото сибе и работай. А он, шо?.. — Хозяин высоко поднял красный томик Ленина, который всегда лежал перед ним. — Ты это — видел? Шо Ленин говорил про, той, пролетарский интернационализм? А шо тепер разводишь ты? Мелкобуржуазный национализм! — Хозяин бережно положил томик Ленина на место, оглядел членов бюро. — Моё мнение, той… Утвердить решение райкома партии. Ничё он не пойнял! Никаких, той, выводов для себя не исделал! — Хозяин хлопнул ладонью по столу и прибил муху.

— Кто, товарищи, "за"? — вопросил Тур и кивнул худому лысому человеку с жёлтым черепом, сидевшему за узким приставленным столом. Тот вёл подсчёт и писал протокол.

Руки членов бюро, как по команде, взметнулись вверх. Не голосовал только Хозяин — обрывал на дохлой мухе крылья, лапки и, казалось, был целиком поглощён этим. Но так лишь казалось. Хозяин понимал, что творится сейчас в душе Потапчука и думал о нём, сдвигая брови-закон. Он даже его жалел. И не одного его, но и остальных. Думал: "Шо, хлопци, припекло вас? Вы щас на всё согласные, знаю. А только ж помочь вам вже нельзя. Поступил сигнал. И я должен з вамы, той, строго, по-партийному, разобраться. То есть, гнать вас! Потому, шо от меня требують отакой линии. И линия эта — самое главное щас, и я её не порушу. Шоб и другим не повадно було.

А страшно ж вам, той, тех билетов лышатыся, страшно! Знаю. То ж уся судьба, уся биограхвия типер наперекосяк".

— Сдай билет! — сурово отрезал Хозяин, оборвав у мухи последнюю лапку. — Сдай, и йды. Ты вже, той, не коммунист! И позови нам следующего.

Потапчук не помнил, как положил на стол партийный билет, как вышел и закурил. И молчал — ошеломлённый, раздавленный. К действительности вернул его Сиренко:

— Ну, как? Чего так быстро?

— А, — вяло махнул Потапчук. — Следующего просили…

— Йдить вы! — испугался Овчаренко, вскакивая. И убежал в курилку.

Сиренко, делать нечего, пошёл. И тоже почувствовал, как ватными делаются ноги и сохнет во рту.

— Здравствуйте! — сказал он, войдя в стадион-кабинет. Глаза его не различали ни лиц, ни портретов вождей на стенах — всё было, как во сне.

— От он, полюбуйтесь на него! — сказал Хозяин, отваливаясь в кресле назад. — Совецкая власть ему не наравится!