Сиренко повернул голову на голос, и увидел толстого безобразного старика. Чутьём понял — он, секретарь обкома. Остальных не различал, и ощущал себя, подойдя к этому столу-острову, за которым сидел Минотавр и его компания, одиноким и беспомощным.
— Ну, шо молчишь, рассказуй!..
— Что рассказывать? — спросил Сиренко.
— За шо люди головы в революцию клали, рассказуй. За шо кров на фронтах, той, проливали? Чем не по вкусу тибе наша партия, которая исделала из тебя, той, человека? Дала тебе щасливую жизинь. А ты от… узял и обгадил иё. Ну, рассказуй! Хто щас у власти, знаешь? Если забыл, я, той, напомню. У власти в нас щас — рабочие. От. Дети рабочих и крестьян. Чем они тебе не по душе?
— При чём тут советская власть? — начал приходить в себя Сиренко. — С идеями советской власти у меня расхождений нет.
— А шо ж ты иё мараешь своими грязными виршамы?! Нет в нёго разхождений…
— А вы слыхали мои стихи? — неожиданно спросил Сиренко. И посмотрел Хозяину в лицо, уже различая теперь всё.
— Шо?! Та я такое безобразие не то шо слухать, а й смотреть бы не стал! Чё ещё не фатало! Вы посмотрите на нёго!
Смотрели все — лысые, с шевелюрами, с лицами-масками и лицами, на которых блестели живые, заинтересованные глаза. И — молчали.
А он стал читать мысленно такое, что ещё никому не читал:
А вдруг трибуны б стали до колен, А вдруг бумаги б на земле не стало, Тогда б не брали трепачи нас в плен, И мы б слова живые услыхали. Мы видели бы, что дурак несёт, И как от умных на земле светлеет. Но есть бумага, терпящая всё, И есть трибуны, выше мавзолея.
Сиренко понимал, пауза затягивается, становится нехорошей, не в его пользу — надо что-то немедленно сделать, говорить, иначе конец. И сказал:
— Я считаю моё исключение из рядов партии неправильным, торопливым. Вот. И прошу вас разобраться в моём деле внимательнее.
— Шо?! Видали? Он так щитаит! — передразнил Хозяин. — А от мы так — не щитаим! Пойнял? Голову будем знимать!
— Кто это — мы? — тихо спросил Сиренко. И понял, что погиб, пропал совсем. Но ничего другого на ум ему почему-то не шло, и он говорил не то, что нужно. А нужно было, вероятно, другое: в ноги, в слезу. Простите, мол, бес попутал. А он, вместо этого, задал свой идиотский вопрос: "Кто это — мы?".
— Товарищи! — задохнулся Хозяин от гнева. — Я думаю, с этим антисоветчиком… усё ясно.
— Прошу голосовать!.. — поднялся Тур. — Кто "за"? — И опять кивнул личному секретарю Хозяина. Лысина Епифанова начала медленно вращаться, уподобляясь солнцу на небе.
"За" поднялись все руки.
— Отдай наш билет, — рявкнул Хозяин, — и йди отсюдова вон! Во-он! — вскочил он с кресла. Топнул: — Вон!..
Партийный билет у Сиренко забрали уже перед самым выходом — так и забыл положить с перепуга. Его догнал лысый, с жёлтым черепом Епифанов, зловеще прошептал: