Надежда отвернулась. Разговаривать не хотелось. Ею овладела тревога и страх. А еще — обреченность. Она одна, в незнакомом мире, вместе с такими же, как она, похищенными для неизвестных целей землянками. Сейчас не важно, кто из них откуда привезен. Прошлое прошло. А впереди…

— У тебя дома кто-нибудь остался?

Она помотала головой, внезапно с острой болью подумав, что никому, в сущности, не было до нее никакого дела. Родственники далеко и за полгода после смерти мамы практически не напоминали о своем существовании — почти не звонили, очень редко приглашали в гости на семейные торжества, сами не навещали. Бывший муж после тесного общения с участковым тоже прекратил посещения, родня с мужниной стороны тем более. Соседи? Но Надежда сама так боялась общения с ними — еще, чего доброго, приревнуют одинокую женщину, уверенные в том, что она спит и видит заполучить чужого мужа в свою постель! — что ограничивалась дежурными приветствиями на лестничной площадке. Разве что на работе… Но сколько прошло времени? Ее отсутствие на заводе наверняка заметили. Попытались связаться, выяснили, что она исчезла и… Махнули рукой? Выругались, дескать, сбежала, даже не предупредив об этом, и уволили задним числом? Или как там положено поступать? У них в бригаде был случай, когда мужчина на выходных, поехав на рыбалку за город, перебрал, полез купаться пьяным и утонул. На завод пришла бумага, его уволили. Задним числом, чтобы не портил статистику. Наверное, так же поступят и с нею? Но по какой статье? Она ведь жива. Только…

Только никто не знает, где она и что с нею. И никому до нее нет никакого дела.

Слезы сами навернулись на глаза, и Надежда отвернулась ото всех. Хотелось уснуть, а проснуться у себя дома с похмелья и с облегчением узнать, что все это сон. Когда-то она пробовала читать любовные романы, где героиню похищают. Обычно страдания девушки сами собой прекращались в тот миг, когда она впервые видела похитителя. Тот, как всегда в романах, был высок, строен, мужественен и старался доказать свою любовь, приручив дикарку. Пленница начинала ему доверять, привыкала и потом, постепенно, страниц через сто, ощущала зарождение ответного чувства. Прямо не романы, а пособие «Что делать, если вас похитили и пытаются соблазнить». Рыжая Ярославна явно собиралась претворить вычитанные знания в жизнь! Но она-то не Ярославна! Она — другая.

С одной из коек доносился сдавленный плач. Золотисто-русая девушка рыдала в подушку, сжавшись в комочек. Соседки старательно отводили взгляд, кусая губы и явно пытаясь не замечать происходящего. Надежда тихо поднялась, подошла, присев на край койки. Погладила девушку по плечу.

— Мама, — срывающимся шепотом причитала та. — Я к маме хочу. Моя мама… она будет волноваться. Она меня ждет, переживает, а я… туу-у-ут… мамочка… мамочка моя…

Прикосновения Надежды только усилили потоки слез. Не прошло и минуты, как золотистоволосая девушка плакала навзрыд, обнимая утешительницу за шею. На вид ей было не больше семнадцати лет. Наверное, только-только школу закончила. Поступила в институт, возвращалась домой с занятий и…Господи, как это чудовищно! Ладно — она, по большому счету, о ней некому переживать. Но этой девочке-то за что такие страдания?

Не без труда Надежде удалось как-то отцепить от себя судорожно цеплявшиеся за ее шею руки. Обессилевшая от слез, вся погруженная в свое отчаяние, девушка скорчилась на койке, закрыв лицо руками. Надежда тихо встала. Ноги сами понесли ее к двери, в то время как понемногу все взгляды буквально прилипли к ее спине.

Остановившись на пороге, Надежда окинула дверь взглядом. Ни ручки, ни щели замка, ни смотрового окошечка. Просто прямоугольник с глазками камер наблюдения над верхним косяком. Как в тюрьме — внутренних запоров тут нет. Помедлив — если камеры есть, они должны ее уже заметить — женщина подняла руку и тихо постучала.

Тишина. Неужели похитителям все равно?

Но только она решила повторить попытку, как дверь все-таки бесшумно отъехала в сторону. На пороге стояли двое. По виду — земляне, разве что волосы и кожа странного красно-лилового оттенка.

— Чего надо?

Механический голос переводчика сработал с опозданием, полностью убрав интонации. Надежда отступила на шаг.

— Послушайте. Я все понимаю… то есть, не знаю… это ваши обычаи, они в этом мире… здесь и сейчас так, наверное, и надо поступать, но… ведь вы же тоже люди… или… ну… у вас должны же быть какие-то чувства! — говорить было больно, каждое слово царапало горло, и женщина волновалась, пытаясь подобрать нужные слова. — Девочке больно. Девочка плачет, — она указала на койку, где золотоволосая девушка уже не плакала, а просто стонала и вздыхала в тоске. — Ей надо домой. К маме. У нее семья, понимаете? Она не может быть… как мы… как все. Послушайте, может быть, можно что-нибудь сделать? Для нее?

Она осеклась. Мужчины — работорговцы? — смотрели сверху вниз.

— Что?

— Я не знаю. Но что-то же можно сделать! Отправьте ее домой. Она тут не выживет. Пожалуйста…

Не дослушав, мужчины развернулись и вышли.

Ненадолго. Через четверть часа спустя они вернулись вместе с каким-то кремовокожим карликом. Все еще всхлипывающую девушку подхватили под руки и куда-то увели.