С Марией Ильиничной Ульяновой удалось пообщаться только на заднем сиденье «Рено-40» из гаража Совнаркома. Некрасивая женщина с глупым асимметричным лицом сразу признала бывшего охранника брата.

— Ох, Владимир Павлович, вы были ангелом-хранителем моего Володеньки. Как от нас уехали, сразу эти ужасные покушения. Володя так вам верил. Вы бы никогда не допустили, чтобы его подстрелила эта ужасная Каплан. Зачем вы нас бросили?

— Так не по своей воле. Дзержинский меня ненавидел. Говорил, что я — классово чуждый элемент. Как будто он сам — пролетарий от сохи. Вон Степан может подтвердить.

Гиль утвердительно кивнул.

— И не говорите. Феликс — ужасный человек. Его очень боюсь. А также Сталина и Троцкого. Если бы Володенька выздоровел, он бы им показал.

— За этим я и приехал, — Никольский повторил байку про особенное лекарство, ранее скормленную Степану.

Мария открыла коробочку. Маленькие сероватые шарики зловеще поблескивали в полутьме.

— Это точно не отрава?

— Точно.

Сестра Ленина подозрительно посмотрела на бывшего генерала, снова на коробочку и разродилась идеей:

— Проглотите одну!

— Здесь комплект на курс лечения. Мне они не повредят, а Ильичу не хватит.

— Не спорьте, глотайте! Или я не дам их Володе. И в ГПУ позвоню.

Как после этого разговаривать с русско-еврейскими женщинами?

— Степан, у тебя наверняка что-нибудь есть во фляжке.

— Как не быть.

— Поделись.

Никольский сунул пилюлю в рот и сделал большой глоток.

— Удовлетворены?

— Да. Нет! Вы, может, не знаете, что там яд. А тот, кто вам дал их, сознательно хотел брата отравить. Завтра утром на этом же месте я вас жду. Придете живой и здоровый — так тому и быть.