Вторая была еще короче. Тогда я учился уже не в школе, а на втором или третьем курсе МГИМО. Однажды неподалеку от своего дома на Фрунзенской набережной встретил я своего однокашника по институту Андрея Свердлова (его дед был братом Якова Свердлова) со спутницей. И в очередной раз услышал: знакомься, Юра, это Жанна Болотова.
И вот третья встреча, которая длилась гораздо дольше. За неделю пребывания в Париже и Пуатье мы довольно быстро подружились, так как все время были вместе. Как часто публично утверждал Николай Николаевич, мы с ним даже ходили смотреть стриптиз. Я ему верю, но у самого меня это событие в памяти как-то не отложилось. Кинофестиваль прошел весьма успешно, пришло время расставаться. Коля с Жанной оставили мне свой домашний телефон и велели обязательно позвонить по возвращении в Москву. А моя командировка в Париже действительно вскоре завершилась.
В Москве я приступил к работе на новом месте в секретариате Игоря Николаевича Земского (об этом следующая глава). Закрутился с делами и всё как-то не находил времени связаться с четой Губенко-Болотова. Да, может, и слова Баталова о том, что ему в Москве дозвониться трудно будет, тоже свою роль сыграли – вдруг и сейчас такое случится. Прошло месяца два.
Жил я тогда в родительской квартире на 3-й Фрунзенской улице и однажды в воскресенье спустился вниз в расположенный в том же здании продуктовый магазинчик. Встал в очередь в кассу за какой-то молодой женщиной. И тут она случайно обернулась… Мать честная – это же Болотова! Я глазам своим не поверил, да и Жанна тоже была в изумлении. «Юра, это ты? Как ты сюда попал? И когда вернулся из Парижа?» Выслушав мои объяснения, она решительно сказала: «Пойдем немедленно к нам, Коля как раз дома!»
Жили они рядышком, и вскоре я предстал перед Николаем Николаевичем. «Нет, ты посмотри, – возмущенно сказала Жанна, – этот тип (эпитет был другой, но я его опускаю. –
С тех пор прошло почти полвека. За исключением периода загранкомандировок мы постоянно общаемся. Регулярно посещаем спектакли в возглавляемом Губенко театре Содружества актеров на Таганке, ходим друг к другу в гости (последний раз Жанна с Колей были у нас дней десять назад), вместе отмечаем дни рождения, а иногда и Новый год. Чаще всего это происходит в компании с моей сестрой и ее мужем, которые вслед за мной тоже подружились с этой замечательной во всех отношениях – как творческих, так и личных – супружеской парой.
Да, жизнь порой бывает весьма тяжелой, а порой и трагической. Написал я предыдущий абзац где-то с полгода назад. А недавно провожали мы в последний путь Николая Николаевича Губенко. Великого актера, режиссера, крупного государственного деятеля и истинного патриота своей страны. Помнить его во всех этих ипостасях будут долго. В том числе и мы – но еще и как доброго, всегда отзывчивого друга.
Хватит, пожалуй, рассказов о встречах с представителями артистических кругов. Пора бы вернуться к дипломатическим будням в советское посольство в Париже. А его в сентябре 1971 года ожидало немаловажное, если не сказать кардинальное, событие – смена посла. Уехал Зорин, а на его место прибыл Абрасимов. Как говорят в Одессе: это были две большие разницы.
Петра Андреевича Абрасимова к тому времени можно было считать опытным дипломатом: был несколько лет послом в Польше (после чего вернулся ненадолго на пост 1-го секретаря Смоленского обкома партии), а затем девять лет возглавлял нашу дипмиссию в ГДР – оттуда прямиком в Париж. Долго излагать его биографию не буду. Он и сам о себе написал книгу (точнее надиктовал фактуру, остальное взял на себя Юлиан Семенов), да и перечисление всех его должностей заняло бы не одну страницу.
Упомяну только, что прошел он большую часть войны в танковых частях, был дважды тяжело ранен. О второй контузии он мне рассказывал лично: пришел в себя, а как меня зовут – не знаю, равно как не помню имен двух своих дочерей. Затем занимался партизанским движением в Белоруссии. Вот такой человек с героическим прошлым возглавил наше посольство в Париже.
По характеру он был весьма сложной личностью – жесткий руководитель, можно сказать, с диктаторскими замашками, а вместе с тем и проявлял добрые чувства и заботу по отношению к людям, которым он поверил и приблизил к себе. Поясню этот тезис на нескольких примерах. На первых порах в посольстве от него больше всего досталось, наверное, троим сотрудникам: советнику-посланнику Валентину Ивановичу Оберемко (должность второго посланника уже была ликвидирована), шефу протокола (ваш покорный слуга) и завхозу В.П. Курдасову (Лева Черников тогда уже тоже убыл).
Оберемко из «посла номер два» был разжалован в руководители группы советско-французских отношений, то есть практически уравнен в правах с просто советниками. Да и на совещаниях дипсостава в его адрес периодически звучали критические замечания. Валентин Иванович замкнулся, терпел, но, как и раньше, в делах выкладывался на полную катушку. Абрасимов это оценил и где-то месяца через три все вернулось на круги своя. Руководство основной частью политико-дипломатической работы Оберемко вновь водрузил на свои плечи, вот, правда, все хозяйственные вопросы посол оставил за собой.
Когда Абрасимов в апреле 1973 года вернулся в Москву, чтобы возглавить отдел ЦК КПСС по работе с загранучреждениями и выезда за границу (весьма крутой пост), то Оберемко был немедленно назначен его заместителем. Проработал в ЦК восемь лет, уехал послом в Италию, где отслужил всего несколько месяцев – скоропостижно умер на посту. Похоронен на Новодевичьем кладбище.
Завхоз, понятно дело, далеко не советник-посланник, но и на его голову в первую очередь вылились все волны гнева нового руководителя. Курдасов был честным, трудолюбивым работником. Ну, может, иногда бывал излишне суетливым или не сразу врубался в суть поставленных задач. Хотя и оправдать его было можно – хозяйство огромное, дел выше крыши, а необходимого опыта он еще не приобрел.
Так или не так, но посол мордовал его ежедневно. Почти каждый вечер Петрович (а мы были на «ты», но не по именам, а по отчествам) заглядывал ко мне и чуть не со слезами говорил: «Ну за что он меня так, Михалыч? Что ни сделаю – все неправильно: ругань, ругань, а я ведь так стараюсь. Ну что мне теперь делать: повеситься или в Москву убывать?» Я, как мог, его утешал: мол, мне ведь тоже несладко – терпи.
Петрович терпел и через два-три месяца экзамен «на верность» сдал и был допущен к личным делам посла. По возвращении на родину Абрасимов его в отдел ЦК КПСС пристраивать не стал, и Курдасов получил «скромную» должность проректора Дипакадемии МИД СССР по хозяйственным вопросам. Первые месяцы работы на новом месте занимался, впрочем, в основном обустройством новой четырехкомнатной квартиры около метро «Фрунзенская», куда переехал новый зав. отделом ЦК.
Ну а теперь дело дошло и до взаимоотношений нового посла с шефом протокола. Скажем прямо – с первого дня они не очень-то сложились. На следующий день после беседы состоялась моя ознакомительная беседа с Абрасимовым, который первым делом поинтересовался, сколько времени я занимаюсь протоколом. «Четвертый год пошел, Петр Андреевич, – ответил я. – Как сами видите, срок более чем солидный, может быть, вы сочтете возможным перевести меня в какую-нибудь группу?» – высказал я робкую надежду.
Подобная моя просьба к Зорину перед его отъездом успехом не увенчалась. Он лишь сказал: «Сами понимаете, мне сейчас уже неудобно решать этот вопрос. Вот приедет новый посол – обращайтесь к нему». Реакция Абрасимова на мой заход была весьма бурной: «Вы что, не понимаете значения должности шефа протокола? Вы ведь работаете непосредственно при после, фактически являетесь его личным помощником! Или вам это не подходит?»
Далее последовал гневный монолог о том, что сотруднику, не осознающему важности протокольной работы, вообще-то не место в посольстве, и так далее и тому подобное. По окончании «головомойки» я пробкой вылетел из кабинета с тревожным ощущением того, что скоро мне, возможно, придется паковать чемоданы. В итоге, правда, все обошлось и, как будет видно, не совсем даже плохо. Хотя на первых порах доставалось мне изрядно: иногда, наверное, по делу, но чаще без особой причины.
Так, например, Абрасимов первое время никак не мог смириться с парижским дорожным трафиком. По его собственным рассказам, в Берлине он ездил как член Политбюро – постовые, завидев машину советского посла, перекрывали все движение, обеспечивая ему зеленый коридор. В Париже подобное не делалось даже для Президента Республики.