Джалиль всегда был общителен. Жизнерадостный, неутомимый, он любил посмеяться, пошутить, любил весёлые компании, долгие вечерние беседы. И при всей своей нежности и мягкости, легко ранимой открытости он умел быть ровным, спокойным, постоянным. Джалиль воспитывался в гуще комсомолии двадцатых годов, долгое время работал с комсомольцами, которым свойственна прямота, независимость в дружеских отношениях. Он так и остался юным, молодым в дружбе, в товариществе, научился строить дружбу на чистых основах, строить её надолго. Джалиль жил широко, открыто, щедро раздавая окружающим богатства своей души.

Этот дар с особой силой проявился в дни войны и прежде всего — на татарской земле, в Мензелинске. Джалиль легко сближался с людьми и быстро приобретал друзей.

Когда мензелинские друзья проводили его до вокзала станции Агрыз, Муса Джалиль должен был провести ночь в ожидании поезда. На вокзале встретился дед Ясави. Он пригласил его к себе, а утром помог ему сесть на поезд. Дед Ясави хранил в памяти образ Джалиля, прежде ему незнакомого, которого он знал всего несколько часов ¹.

Могучее движение жизни, непобедимость её простых законов — вот что увидел Джалиль в неприхотливых буднях Мензелинска. С добрым юмором он пишет в «Мензелинских воспоминаниях» (1941) о том, как лейтенанты сводят с ума девушек, старушки сидят за вязанием и, увидев красноармейца, тихонько плачут и громко желают ему здоровья, мальчишки играют в войну, называя Гитлером злобную собаку...

Примечательно и то, что в Мензелинске Джалиль написал много произведений для детей: «Песни ёлки», «Дед Мороз», «Подарок». «Мензелинские воспоминания» в то время не были опубликованы (видимо, поэт посчитал это стихотворение неподходящим для той суровой поры). Однако само его появление свидетельствовало о том, что Джалиль шёл к пониманию необходимости и в эти военные дни воспринимать и отражать действительность не в каком-либо одном, скажем, патриотически-возвышенном плане, а в разнообразных её проявлениях.

В декабре 1941 года Джалиль с отличными оценками заканчивает курсы и получает звание старшего политрука. В письме к М. Максуду он говорит, что должен отправиться в армейскую газету, а пока что отбывает в распоряжение ГлавПУРККА ¹.

Поэт получил разрешение заехать в Казань. В Казани он прежде всего занялся своим сборником, в котором должны были быть собраны стихи военных месяцев ².

Пребывание в Казани было кратковременным, но оно запомнилось поэту.

Друзья собираются в известном клубе им. Г. Тукая в Доме печати, чтобы проводить Джалиля. Присутствуют находившиеся тогда в Казани И. Бехер, Ж.-Р. Блок, Джерманетто, Арконада, А. Сурков, В. Бахметьев, а также татарские писатели. Исключительно тёплые проводы смутили Джалиля. Он писал 23 января 1942 года одному из руководящих деятелей татарской республики: «...речи Имаметдинова и Кутуя обо мне были полны преувеличений, риторики, мне было, конечно, очень неудобно. Это было явно лишнее. Я очень страдал, переживал. От стыда и смущения не знал куда деться... Однако искреннее, дружеское отношение ко мне товарищей, их чистосердечные пожелания взволновали меня. Я им глубоко благодарен» ³.

В Москве Джалиль ждёт назначения. «Откровенно говоря, надоело здесь околачиваться в неопределённом положении», — пишет он жене 5 января 1942 года. Поэт ведёт в Гослитиздате переговоры об издании сборника. Но все его помыслы обращены к фронту. Он стремится попасть в армейскую газету, «по специальности», одновременно просит жену поговорить «с соответствующими инстанциями о рекомендации меня на работу по специальности и об отправке на фронт» ¹. М. Джалиль просит о вполне естественном: «Мне только нужно ходатайство и рекомендации Казанских организаций... А я сам не могу же себя рекомендовать и характеризовать». В Москве у М. Джалиля реально появился шанс быть в армии, как он писал, «по специальности». И шанс этот он стремился реализовать. Позвонить в Казань сам не мог — частные телефонные переговоры с Казанью прекращены. Осложняется положение и в ГлавПУРЕ: «...я не был в армии (раньше), и поэтому затрудняются дать мне какое-либо ответственное назначение. А после того, как я заявил, что на русском языке я поэтом работать не могу, меня из отдела печати перевели в другой отдел — отдел политработников» ². А. А. Фадеев поддерживает поэта в его стремлении. С. И. Липкин знакомит Джалиля с генерал-полковником О. Городовиковым, которому было поручено формирование национальных частей. Нужна рекомендация Татарского обкома КПСС, а её нет. И М. Джалиль в том же письме констатирует: «Пока никакого назначения нет. А мне хотелось скорее ехать. Я предчувствую, что в один прекрасный день меня отправят без всякого назначения вместе с одной командой. Вот поэтому мне желательно по рекомендации ОК (обкома партии. — Р. Б.) сейчас получить соответствующее назначение с определённым, ясным профилем и поехать поскорее на фронт». Январь — февраль 1942 года М. Джалиль находится в резерве и продолжает хлопоты. 26 февраля он вновь рассказывает в письме жене: «Я просил направить меня в татаробашкирскую часть. Союз писателей составил список рекомендуемых в национальные части писателей. Этот список должен рассматриваться в ГлавПУРККА, и оно, согласно этого списка, должно использовать в формирующихся нац. частях национальные кадры РККА. Не знаю, что выйдет. Меня это вполне устраивает. Если до принятия этого решения меня не пошлют куда-нибудь, это дело должно выйти. Фадеев говорит также, что он меня рекомендовал использовать спец. военкором „Кзыл Татарстан“ в армии. Если и обком, и сама газета присоединят свой голос к рекомендации Фадеева и напишут ходатайство в таком духе в ПУРККА, это очень реально может быть» ¹. В этот же день, как он писал позже Г. Кашшафу, М. Джалиль «получил наконец назначение и по приказу выехал на Северо-Западный фронт (под Ленинградом) в качестве комиссара батальона» ². В открытке от 28 февраля он писал дочери, что «наконец поехал бить фашистов». И присовокуплял: «Я поехал на фронт под Ленинград» ³.

Заботы М. Джалиля о службе по специальности вполне объяснимы. Проблема эта вновь возникает в Малой Вишере. «Пока я определённого назначения не имею, — пишет он Г. Кашшафу от 25 марта 1942 г. — Был рекомендован ГлавПУРККА на должность военкома батальона. Но ввиду того, что я в Армии не был, затрудняются» ⁴. Затрудняются направить в данной должности в часть. Судьба вновь напоминает ему о его месте в войне «по специальности» — там, где он мог бы быть наиболее полезен. «Я сегодня случайно обнаружил, что татаро-башкирская (часть. — Р. Б.) воюет на нашем фронте, — пишет он Г. Кашшафу. — Как тебе известно, я всё время мечтал попасть туда». В нём вновь вспыхивает надежда и он вновь подсказывает адресату, как это сделать; причём на фронте-то всё упрощается: можно ему самому прислать «такое полномочие спецвоенкора от редакции „Кзыл Татарстан“», подкрепив это соответствующим обращением в ГлавПУРККА, а также пусть пришлют «бумажку-отношение сюда, адресовав через меня, в ПУР Волховского фронта». И расстроенный многомесячным молчанием «неповоротливого и беспечного ССП» ¹ Татарии, М. Джалиль добавляет: «Я, конечно, сам толком не знаю, как это делается. Но хотя бы мне иметь бумажку от редакции, что она поручает мне это дело, я сам договорился бы с начальством фронта». М. Джалилю «просто обидно: здесь же рядом земляки творят чудеса, храбро истребляя гадов-фашистов, а я, их родной поэт, к тому же журналист, не связываюсь с ними и молчу об их отважных победах. Это только потому, что я не имею формальных оснований попасть именно туда» ². В мае, точнее в конце мая, он получит письмо, адресованное Политуправлению фронта. «Я его как-нибудь передам, — сообщает М. Джалиль. — Но это для меня сейчас сложная задача» ³. Она была для него непосильна — войска были на грани окружения, связь была ненадёжна. Джалиль писал, что на фронте нелегко, но всей правды он сообщать и не имел права, и не хотел тревожить друзей и близких.

Март — апрель — май были весьма нелёгкими для М. Джалиля. Он находится на передовой — по заданиям штаба, возвращаясь по выполнении поручения в Малую Вишеру. Поездки трудные, изнурительные. «В последней поездке, — сообщает он, — я чуть-чуть не попал в окружение» ⁴. Бои проходят в трудных условиях. «А природа, — добавляет М. Джалиль в другой своей весточке в Казань — ужасная, кругом сплошной гнилой лес и болота. Болота, болота, болота!.. Ходим по колено и по пояс в грязи и по болотной воде. Наши цветущие края, где текут серебряные ручьи, Волга, Кама, Белая, что цветут яблони, черёмуха, вишни — нам только снятся... Такую грязь, таких болот я никогда не видел» ⁵. Служебные обстоятельства М. Джалиля меняются — он становится работником газеты, но характер его жизни и воинской деятельности изменяются мало. Попал он в газету опять случайно. Произошло это, по воспоминаниям Л. Моисеева, бывшего заместителя редактора газеты «Отвага» и товарища М. Джалиля по Московскому университету, весьма просто. Они встретились в Малой Вишере и разговорились. «И тут меня, как говорится, — вспоминает Лев Моисеев, — осенило. Я вспомнил, что штат нашей газеты недоукомплектован, хотя, по совести говоря, мы спокойно обходимся без отсутствующей единицы.

— Знаешь, — говорю я Мусе, — можно кое-что придумать. По штату в нашей газете положено иметь двух писателей, а мы имеем одного. Ты писатель и подходишь нам по всем статьям. Хочешь — идём сейчас в политотдел к Золотарёву, будем просить, чтобы тебя отчислили к нам.

В глазах у Мусы вспыхнул огонёк надежды.

— А ты думаешь, выйдет? — спросил он.

Искренне желая помочь товарищу, сам не зная, удастся ли это осуществить, я уверенно ответил:

— Наверняка выйдет. Только ты подумай, стоит ли из резерва уходить в нашу армию. Ведь мы находимся в тягчайшем положении.

Я подробно описал обстановку, в которой находилась тогда Вторая ударная армия. Мы чувствовали, что дела у нас идут неважно, что скоро наступит весна и мы, если не будут приняты какие-то срочные меры, утонем в Волховских болотах. Причин такого положения мы тогда, конечно, не понимали. Но что может кончиться большой бедой, как это впоследствии и получилось, — это сознавали многие из нас.

Предупреждения и предостережения, которые я излагал в нарочито чёрных красках, нисколько не смутили Джалиля.

— Ну, тогда идём, — коротко сказал я.