Золотарёв, ведавший в политотделе фронта распределением кадров политработников, знал меня. Знал и то, что наша армия действительно находится в тяжёлом положении. Я рассказал ему, как мёрзнут пальцы у наборщиков, работающих в продуваемой морозным ветром палатке, как пишем передовые и статьи сплошь и рядом на пеньках или, в лучшем случае, сидя в худом кузове нашей полуторки... Заключил я всё это настойчивым требованием подкрепить нас кадрами, потому что один литературный сотрудник (Всеволод Багрицкий, сын Эдуарда Багрицкого) убит, другой (Кузьмичёв) ранен, третий (Вучетич, ныне известный скульптор) неработоспособен после контузии. Тут же предложил и кандидатуру Джалиля, рассказал, кто он такой и почему он нам подходит.

Во время этой беседы Джалиль молчал, только глаза его горели хорошо знакомым мне возбуждённым блеском. Я кончил докладывать, и Золотарёв, немного помедлив с ответом, лаконично изрёк:

— Ну, коли так, — оформляйте» ¹.

Всё, что понимали Л. Моисеев, Золотарёв, понимал М. Джалиль. И был готов. Он шёл на войну, подумав обо всём и готовый к любым испытаниям, готовый к смерти. С 5 апреля 1942 г. М. Джалиль на постоянной должности в армейской газете «Отвага», на должности, как он хотел, «по специальности». 6 апреля он прибыл с Л. Моисеевым в деревню Огорелье, недавно освобождённую от врага, где располагалась редакция.

М. Джалиль быстро освоился в новом коллективе. Первое его задание — обзор писем раненых бойцов. Потом он печатает короткие заметки об эпизодах войны: «Автоматчик Поляков», «Кочующий миномёт», готовит статьи для раздела «Мастера своего дела». Пытается даже писать стихи на русском языке (ведь с татарского переводить было некому).

Пишет он и на родном языке. Ещё недавно в письме из Мензелинска он сообщал: «...те стихи, что я успел написать, — дневникового, личного характера» ². Среди этих «частных» вещей были и стихи, посвящённые жене, дочери, стихи, где личное слито с общественным, где война получала достаточно реальное раскрытие. Тогда Джалилю, видимо, казалось, что высокопарная патетика стихотворения «Против врага» оправданнее. Ныне Джалиль меняется, он начинает понимать: нужны произведения иные. В своём письме, не лишённом лаконичности, обусловленной как сдержанностью, так и нежеланием раскрывать положение на фронте, он пишет Г. Кашшафу: «Я целиком разделяю твою точку зрения о нашей поэзии. Спасибо за советы. Буду руководствоваться ими в своей поэтической практике. Да, больше надо писать о живых героях, с показом их живых черт. Поэт К. Симонов в этом отношении делает успехи. Я в моей теперешней обстановке браться за большие, крупные, капитальные вещи (поэмы, повести, пьесы) не имею возможности... Я часто бываю не только свидетелем, но и участником кровопролитных боёв с захватчиками. Поэтому я сейчас ограничиваюсь фронтовой лирикой, а за большие вещи возьмусь после победы, если останусь жив. Но, по-моему, фронтовая лирика тоже важный и нужный жанр, именно сейчас» ¹.

Во фронтовой поэзии Джалиля преобладают эпизоды военной жизни. Поэт рассказывает о разведке («Язык»), о буднях больничной палаты («Госпиталь»). Его занимает и судьба оккупированной Украины («Братство»), партизанская война («Мост»). Он мечтает об освобождении захваченных фашистами стран («В Европе весна»). Но, конечно, его — военкора, поэта — больше всего интересуют те люди, бок о бок с которыми он ходит в атаки, коротает ночи в окопах. Стихи Джалиля становятся в ряд с той поэзией фронтовых будней, которая заняла главное место в советской литературе Отечественной войны, с поэзией А. Твардовского, К. Симонова, А. Суркова. Вот стихотворение «Перед атакой». Бойцам прислали откуда-то из тыла шампанское. И они вспоминают родных, друзей, любимых, думают и об атаке, которая им предстоит.

Мысли солдат часто летят домой, возвращаются к минутам встреч, расставаний.

Слёзы жены в представлении поэта становятся священными слезами отчизны, горькими народными слезами... Они зовут к мести врагу, напавшему на страну. Ненависть к фашистам делает глаза поэта зоркими, слова — сдержанными. В лаконичных строках стихотворения «След» с обжигающей сердце силой выражена жестокость врага:

Джалиль видит пожары и разрушения, смерть женщин и детей. Картины фронтовой жизни как бы целиком переносятся в поэзию, обретающую убедительность реальности. Глубоко взволновала поэта гибель санитарки, любимицы солдат.

Поэт не хочет видеть девушку мёртвой. Она должна была жить, радоваться.

Поэзия Джалиля начала мужать. Поэт связывает это не только с тем, что он на передовой. Напоминая о том, что Советская Армия к лету 1942 года уже добилась известных успехов, Джалиль констатирует в письме Г. Кашшафу: «Отечественная война сделала поворот и вызвала новый подъём в моём творчестве. Не правда ли? (Это несмотря на то, что я на фронте и имею мало условий.)» ¹

Это было его последнее письмо. Оно датируется 3 июня 1942 года. Поэт обещает в нём прислать вскоре десять — пятнадцать стихотворений и песен, просит запланировать в издательстве второй сборник. Но эти стихи он уже не прислал. Через пять-шесть лет в Казань придут моабитские тетради; в числе стихотворений, записанных М. Джалилем на их страницах, будут и те, что были созданы на Волховском фронте или же основаны на драматических событиях, имевших место во Второй ударной армии. Фронтовые стихи составляют немалую часть моабитских тетрадей. И в этом есть закономерность: стихи, написанные в боях, и стихи, созданные в лагерях и тюрьмах, говорят об одном — о битве с врагом.

М. Джалиль прибыл в редакцию газеты, когда окружение уже было неминуемым. «Фронтовые события всё время обострялись, связь с тылом была плохая, можно сказать, её не было, — вспоминает Н. Родионов в беседе с Г. Кашшафом. — И с продовольствием обстояло очень плохо. Муса пришёл как раз в это время. Его добровольный приезд был удивительным. К нам уже никто не прибывал» ². С 22 июня 1941 года М. Джалиль рвался на фронт. Судьба отпускала ему время на размышления о наилучшем употреблении своих дарований, он всегда помнил, что он татарский поэт ³; Джалиль не расставался с надеждой попасть в татарские части, однако рвался на передовую: и в Москве, отправившись с резервистами на Волховский фронт, и в Малой Вишере, отбыв в редакцию в дни сжимавшегося окружения. Путь его прям как летящая стрела: он ввергает его в центр сражения и на передовой, и в окружении, и в последующих трагических событиях. Приехав в Малую Вишеру, он сразу отправляется на передовые линии. «Поездка была трудная, опасная, но очень интересная. Был всё время под обстрелом. Три ночи почти подряд не спал, питался на ходу. Но видел многое» ¹. В этих «поездках» проходит его время до назначения «литератором-инструктором» (странное наименование, отмечает в одном из писем М. Джалиль) в газету «Отвага». А письма из «Отваги» — это тщательно продуманные письма из окружения. В последнем письме он замечает: «Уже темнеет. А здесь в лесу ночью обычная жизнь прекращается, начинается другая, таинственно-боевая жизнь... У нас сейчас кругом идут жестокие бои. Крепко дерёмся, дерёмся не на жизнь, а на смерть». Письмо это завершается так: «Ну, пока, дорогой друг! Много писал. А слов ещё больше осталось. Предстоят серьёзные бои с опасным врагом. О результатах напишу. Пока. Крепко обнимаю» ². Таков характер: ясный, твёрдый, надёжный, светлый, жизнеутверждающий. Таков человек: сильный и немногословный.

Положение на фронте было тяжёлым.

Волховский фронт, входящая в его состав 2-я ударная армия имели задачу спасения Ленинграда от блокадного кольца. Наступление готовилось зимой. Дорог не было. «Широкий манёвр исключался. Ко всему ко прочему мы не имели возможности облегчить наступление какими-либо тактическими мероприятиями. О внезапности не могло быть и речи. Противник знал о предстоящем наступлении и приготовился к встрече» ³. Такова была оценка положения маршалом К. А. Мерецковым. Наступление шло по линии Любань — Волосово, шло тяжело. Уже в середине марта в районе Мясного бора была отрезана 2-я ударная армия, она сумела сохранить лишь отдельные дороги, удерживала их до конца апреля — начала мая. П. А. Чипышев писал Г. Кашшафу, что вся 2-я ударная расположилась на дорогах, ведущих из окружения. Условия были нечеловечески тяжелы. Самолёты с воздуха сбрасывали питание и боеприпасы, они зачастую оказывались на вражеской территории. Свирепствовал голод. Фашисты забрасывали минами, бомбами скопления наших войск у дорог. «Около узкоколейной железной дороги сконцентрировалось почти 12 тысяч раненых и больных. Одними самолётами отправить их в тыл было невозможно... Не хватало перевязочных материалов для раненых. Судьба их была ужасной. Позднее, когда ворвались немцы, тех, кто мог ходить, уводили в сборные пункты, остальных расстреливали из автоматов, забрасывали гранатами. После окружения положение ещё и ещё ухудшилось. В день выдавали 40–100 граммов сухарей и 100 граммов конины. Куда бы ни попадали бомбы, они находили людей» ¹. И всё же многомесячные, невероятные по тяжести и потерям бои продолжались. До конца мая идут бои в районе Мясного бора, где наши части попадают в «мешок». И в сплошном окружении бои длятся весь июнь. Сражения показали высочайшие человеческие качества бойцов и офицеров. Они же выявили, что есть и уроды: тяжесть положения была усугублена «трудностью и бездействием командующего 2-й ударной армии генерал-майора А. А. Власова, который, боясь ответственности за поражение армии, изменил родине и добровольно перешёл к гитлеровцам» ². А оставшиеся в живых солдаты и офицеры, чьи свидетельства собрал Г. Кашшаф, единодушны: никто из них «не знал ни одного случая перебежки на сторону врага» (П. А. Чипышев). Командир одной из частей, брошенных в один из многих прорывов, признавался: «Таких храбрых солдат я не видел. Из 800 осталось 81, остальные полегли на поле боя» ³.

Джалиль прибыл на Волховский фронт незадолго до катастрофических событий. Его письма конца мая и начала июня, вероятно, доставлялись уже самолётами, которые пытались помочь окружённой армии, поддерживали некоторое время с нею связь.

Сохранились свидетельства о работе и жизни редакции «Отваги». Л. Шилов нашёл корректора газеты А. И. Обыдену. Она вспомнила, что деревня Огорелье была в 30 км от Любани. В её памяти сохранился М. Джалиль. Она помнит, что он научил их набирать берёзовый сок, собирать клюкву. Когда сотрудники нашли как-то крупу, они «сварили её в соку берёзы. Получилась очень хорошая, сладкая каша. Муса был человеком, легко переносившим трудности, умевшим приспосабливаться к тяжёлой жизни» ¹. А. И. Обыдена запомнила и другое. «Вчера ночью, когда все спали, а я ожидала полосы с машины, — повествует она, — вернулся с передовой Джалиль и зашёл к нам в палатку. Тяжёлые впечатления отогнали от него сон. Читал мне свои стихи, вначале по-татарски, а когда я сказала, что звучат они очень мелодично, но непонятно для меня, он тут же начал переводить их на русский язык. Стихи очень нежные, ласковые. В основном лирика. Потом рассказывал о своей жизни, которая в детстве была довольно-таки тяжёлая, о своей первой любви, о горячо любимой дочери Чулпан» ². В «Отваге» прошли три месяца жизни М. Джалиля. Скульптор Е. Вучетич считал, что поэт опубликовал в газете около десяти стихотворений. Полный комплект газеты доселе не найден.

Редакция газеты «Отвага» почти месяц работала в условиях полного окружения.

Оставшиеся в живых сотрудники редакции (А. И. Обыдена, Л. Моисеев, Н. Родионов, А. Кузьмичёв и др.) рассказывают, что, несмотря на тяжёлое положение, газета всё же выходила. Кончился бензин, печатали вручную. Последний раз «Отвага» вышла 21 июня. «Связи с частями уже не было. Бой шёл вокруг. 22 июня редакция двинулась по направлению к Мясному бору (это было единственное „окно“ в окружении. — Р. Б.). На третий день из 24 человек, составлявших к тому времени штат редакции (включая шофёров и двух бойцов охраны), из окружения вышли только трое.