Поэт вспомнил потом эти строки в моабитских тетрадях в стихотворении «Прости, родина!».
Путь страны труден. Короткие лирические строки из незаконченного стихотворения «Не говори о нашем детстве» (1928) звучат как запись из дневника строителя:
Радость в представлении Джалиля заключается в самой борьбе, в преодолении препятствий. «Ночной мороз леденил тело, пушок на лице застывал ледяной коркой. Но скажите, разве тогда сердце покрылось снегом?» («Солнечному дню», 1928). Он ополчается против тех, кому не дороги радости борьбы и схватки, кто не верит в будущее страны: «Нам не спутники те, кто не видит радостей в завтра, кто побеждён трудностями и отступает со слезами...»
Джалиль, инструктор комсомола, непосредственный участник общего строительства, воссоздаёт атмосферу больших социальных изменений, ломки всего жизненного уклада.
Но он — и в этом его сила — остаётся открытым и другим переживаниям, не связанным с социальными потрясениями.
Одно из лучших его ранних стихотворений о первом дне пахоты:
Это полнокровное стихотворение стоит особняком среди его произведений этих лет и вообще в татарской поэзии того времени. Оно выделяется свежестью, ясностью и чистотой выраженного в нём чувства. Видимо, поэт, коснувшись родной темы, как бы забыл об ухищрениях пролеткультовской поэтики. Недаром это стихотворение не вошло в сборник «Идём» и было напечатано впервые лишь в 1929 году в сборнике «Товарищу».
В «деревенских» стихах поэта возникают колоритные зарисовки. Вот один из героев Джалиля — из числа тех, с кем ему приходилось работать и бороться. Делегат съезда спешит домой. Пусть шумит весна, пусть дороги стали непроезжими, он торопится:
Его ждут односельчане. Он должен рассказать о Калинине, которого видел в Москве, о его речи, о новой жизни крестьянина. Чувствуется, что Джалиль хорошо знает своего героя; отсюда лаконизм и психологическая убедительность. Стихи поэта — плоды его наблюдений над быстро изменяющейся жизнью деревни.
В стихотворении «На заводе Орлее» (1926) поэт рассказывает о своих впечатлениях от Оренбургского лесопильного завода, ему удаётся найти нужные слова, нужные интонации. Гремит рабочий шум, радостный шум. Завод — не чудовище, он весел и могуч.
Поражённый ладным, ловким процессом работы, его своеобразной шумовой оркестровкой, Джалиль пытается в звуках изобразить ошеломивший его творческий гул. Это хорошо передано переводчиком А. Минихом.
В шуме «Орлеса» Джалиль слышит интонации боя: грохот похож на треск пулемёта. Его мысли как бы подтверждает рабочий завода, участник боёв 1905 и 1917 годов.
Джалиль мечтает о том, что тишина сельских полей будет взорвана рабочим шумом машин, что деревня станет иначе жить, так, как живут рабочие.
Поэт находится в дороге вместе со всей страной. К стихотворению «В пути» (1926) Джалиль добавил несколько строф, которые хорошо выражают то главное, что вошло в его поэзию:
В рукописи рукой Джалиля написано: «Добавлено в августе 1927 года в Москве». Новые строфы как бы подтверждают, что Джалиль не свернёт с избранного пути... Стихи были для него военным паролем, пропуском на строительные площадки страны.
5. ПЕРЕЛОМНЫЕ ГОДЫ
К 1929 году Джалиль прошёл уже десятилетний творческий путь, вписав своё имя в историю татарской литературы двадцатых годов. Итогом работы писателя в двадцатые годы были сборники «Орденоносные миллионы» (1934), вышедший на татарском языке, и «Стихи» (1935), напечатанный на русском языке в Москве. Отношение литературной общественности к обеим книгам поэта было самое положительное.
Однако именно в эти годы (1929–1933) намечается новый поворот в творчестве Джалиля.
Вся поэзия Джалиля двадцатых годов и начала тридцатых, несмотря на её значимость для татарской литературы, была, в сущности, лишь юношеской пробой сил. Джалиль не столь уж серьёзно размышлял над задачами литературы, поэзия была не единственно важным для него делом.
В № 1 журнала «Ударниклар» («Ударники») за 1931 год в разделе, где читатель знакомится с творческими планами писателей, сообщается, что «М. Джалиль работает в области критики и теории литературы». В критических выступлениях Джалиля особенности этого переломного этапа его творчества отразились, пожалуй, даже более наглядно, чем в поэзии.