Ситуация была по-настоящему напряженной. Отец сказал, что нужно создать впечатление, будто дом пуст, чтобы полиция проигнорировала его. Он провел немало времени у глазка входной двери и время от времени просил меня посмотреть, что там делает полицейский, стоявший всего в десяти сантиметрах от нас. Силуэт офицера был прекрасно виден – с винтовкой в руках, направленной в небо, и в шляпе с загнутыми вверх полями.

Шли дни, а блокпост все был на месте. Одни полицейские сменялись другими. У нас закончилась еда: все, что осталось – кастрюля позеленевшего супа мондонго, который мы прокипятили, добавив еще воды и кубик куриного бульона. Больше есть было нечего.

Все эти дни меня одолевали то одни, то другие страхи. Я прошел через оптимизм, принятие, отрицание, отчаяние и ужас, просто представляя себе град пуль в том случае, если полиция вдруг ворвется в дом, и отец попытается дать им отпор.

– Папа, а что если эти люди останутся там на месяц? Как мы отсюда уйдем, если они должны думать, что дом пуст?

– Не волнуйся, сынок. Они могут уйти в любую минуту. Расслабься, это отличный метод похудения, – сказал он, улыбаясь, словно мы были в захватывающем приключении.

Неделю мы провели в глубоком молчании, к которому нас принуждала боязнь быть обнаруженными. Мы практически не разговаривали. Повезло, думал я, что мать, Мануэла и Андреа уехали, иначе было бы еще хуже. На столе лежало чуть более двух миллионов долларов наличными. Мы могли бы скупить весь супермаркет, но никто не мог выйти из дома. Ощущение бессилия подавляло. Находясь рядом с отцом, я испытывал крайне странную форму «бедности».

Передвижение от укрытия к укрытию не прекращалось, и далее мы отправились в голубой дом. Не прервалась и переписка отца: хотя Лос-Пепес и угрожали его адвокатам все чаще, один из них, Роберто Урибе, согласился получать сообщения, которые отец отправлял через Ангелочка.

Содержание этой переписки сильно изменилось за последние два месяца. К концу июля 1992 года отец снова заговорил о том, чтобы вывезти нас из страны, хотя доверия к прокуратуре не испытывал.

– Не волнуйся, Ула, – сказал отец. – Роберто Урибе уже занимается вашим отъездом. Это главное условие моей капитуляции. Генеральный прокурор де Грейфф пообещал устроить вам убежище в другой стране, и когда он это сделает, я сдамся.

Улой Пабло теперь дразнил мою мать, потому что теперь ей приходилось готовить, убирать и гладить – то есть выполнять обязанности Эулалии, нашей экономки, поскольку роскошь ее услуг стала нам недоступна с тех пор, как мы пустились в бега.

Конечно, мы с Мануэлой заметили, что родители часто и подолгу обсуждают наше будущее. Их разговоры, однако, всегда упирались в необходимость разделить семью: они оба сходились на том, что мы с сестрой больше не должны прерывать учебу.

– За границей с вами ничего не случится, – сказал мне отец. – Мне уже пообещали подыскать для вас страну, в которую можно переехать. А я тем временем спрячусь в джунглях с Армией национального освобождения. Какое-то время мы не увидимся, пока я не буду готов сдаться властям. Если вы отправитесь со мной в джунгли, с вами тоже ничего не случится, но тебе нужно закончить школу, а там это никак не выйдет. Вы двое – наш приоритет, так что я решил, что наилучший выход – это остаться в здании «Альтос» под защитой генерального прокурора, хотя твоя мать и сомневается пока. Я уполномочил агентов прокуратуры переехать в квартиру 401 уже сейчас, чтобы организовать ваш переезд, но вам незачем отправляться немедленно. Скоро день рождения вашей мамы, и мы вполне можем провести его здесь, все вместе.

Несмотря на все разговоры родителей, которые я уже слышал, предстоящая разлука обрушилась на меня как ведро ледяной воды. Я думал о своем будущем и об отце. Я словно стоял на перекрестке. Я был уверен, что его вторая капитуляция принесет в Колумбию мир и что он не упустит эту возможность. Союз с партизанами Армии национального освобождения был шагом в пропасть. Но, по правде говоря, верность отцу оставляла мне единственный способ: посоветовать ему сдаться без дополнительных требований.

В эти тихие дни наше настроение было на нуле, нас постоянно одолевало гнетущее чувство тоски. 3 сентября 1993 года матери исполнилось тридцать три года. Мы, конечно, отпраздновали этот день, но скорее по привычке, чем потому, что кто-то действительно хотел повеселиться. Впервые это событие прошло без суеты, и даже еда отдавала неуверенностью.

Через два дня, 5 сентября, мы смогли хоть на немного забыть о горечи нашего нынешнего бытия. Футбольная сборная Колумбии со счетом 5:0 обыграла команду Аргентины в финальном отборочном матче чемпионата мира, который должен был пройти в США в 1994 году. Сидя в маленькой гостиной голубого дома, мы праздновали каждый гол. Но тот день я никогда не забуду не только из-за игры, но и потому, что уже много лет не видел отца таким счастливым.

И все же однажды настал день нашего отъезда. 18 сентября 1993 года. Тогда я впервые увидел, как он плачет. Я тоже был на грани рыданий, но сдержался и попытался утешить отца, глядевшего в пол с глазами на мокром месте. Теперь была моя очередь успокаивать его и призывать продолжить, уверяя, что все получится. Я знал о проблемах, но никогда не сомневался, что отец сможет найти способ сдаться. Жизнь заставила нас выбирать между верной смертью где-то в колумбийских джунглях и нашей эмиграцией и капитуляцией Пабло.

Отец крепко обнял Мануэлу и мать. С Андреа он прощался в последнюю очередь и к этому моменту из-за слез уже не мог говорить. И, тем не менее, я все еще был преисполнен оптимизма.

– Что ж, как ни жаль, теперь нам пора идти, – сказал я срывающимся голосом, а затем в последний раз обнял его и поцеловал в щеку.

Снова обретя дар речи, отец сказал, что продолжает верить, что агенты генеральной прокуратуры – «хорошие люди», что они сдержат слово и примут решение о судебном преследовании Лос-Пепес. Его слова успокоили меня, – он впервые выразил хоть какое-то доверие к государственному аппарату. Кому он действительно не доверял, так это собственному брату Роберто.