Вен шпет ин а блойер нахт Гот ройте калинес цу up бет Дер кениг зумер гебрахт.

Нор аз гарбст гот онгеклапт,

Гот ойфгетститерт дер ид,

Вен с’гобн геклунген ди регнтрит:

Ди югнт фаргейтун фарфлит.

Приходит год, и проходит год, Приходит, уходит прочь,

Стройна, как сосна, в дому старика Растет красавица дочь.

И улыбался старый еврей,

Дочь разбудив ото сна,

В их дом с охапкой сирени в руках Входила сама весна,

И улыбался старый еврей,

На улице было темно,

Когда к ней с букетом красных калин Входило лето само.

Но когда постучала осень в их дом, Вздрогнул еврей: беда.

Ведь это походкой осенних дождей Юность ушла навсегда.

Союзником прочно связанной природой и со сменой времен года безымянной дочери являет­ся время, или это кажется Михеле Блату, по мере того как начинают исчезать ухажеры. Придя с вежливым визитом, Весна оставляет свою си­рень на пороге, а Лето, появившись «темной но­чью», приносит свои красные ягоды уже пря­мо ей в постель. Ее чувственное пробуждение должно достигнуть пика теперь, летом, и, ког­да лето проходит, старик внезапно открывает для себя темную и безразличную сторону при­роды: независимо от человеческого желания, она знаменует, что юность и сама жизнь про­ходят. Набожность и вечная улыбка отца никак не освобождают его от тирании времени, когда «прошел год, другой миновал». А что же проис­ходит с его дочерью?

Нор эйн мол ин а вайсер нахт Гот ин ирхолем генент а штафет Ун а зайдн гемд авекгелейгт Ойф up эйнзамен бет.

Ун аз дер ид гот зих ойфгехапт Цу uiaxpuc ин дер фри,

Из а шнирл штерн гегонген ин шойб,

Ви а зилберне мелоди.