ИнЯс, дер штилерун шейнер штот,

Мит алте шулн бахейнт

(Азой штейт гешрибн, их гоб эс а мол

Мит ди эйгене ойгн гелейент),

Гот гелебт ан алтерун фру мер ид Митн номен реб Михеле Блат,

Ун с’гот дер алтерун фрумер ид Эйн-ун-эйнцике тохтер гегат.

Песню о грустном счастье Я вам спою, господа,

Как птица оно упорхнуло,

Не вернется назад никогда.

Во граде Яссы, что тих, и красив,

И горд синагогой святой (Историю эту своими глазами Читал я в книге одной),

Жил-был некто Михель Блат Набожный старый еврей,

И была у того старика бедняка Дочь — отрада очей.

Описывается знакомая патриархальная сцена (по­этому стихотворение открывается обращением к мужчинам, это то же слово рабойсай, с которого на­чинается благословение по завершении трапезы), в которой «старый» и «набожный»—это две стороны одной и той же медали. Усыпляя наше внимание, автор баллады использует убаюкивающие аллите­рации: флатерт а фойгл фарбай; инЯс, дер штилер ун шейнер штот. Словесные пары (штилерун шей- нер, алтер ун фрумер, эйн-ун-эйнцике) усиливают фольклорный эффект. Этой статичной и стабиль­ной картине противоречит первая строфа, кото­рая не только сталкивает две противоположности (печаль и радость), но и указывает на исчезновение жизни. Так что идеализированный портрет, кото­рый можно найти в старых книгах, с самого начала уравновешивается более прагматичным видени­ем трубадура. Как иронично (и как прекрасно), что реб Михеле Блат сочетает в себе природу и культу­ру, будущее и прошлое в самом своем имени: Блат означает «лист» дерева и «лист» Гемары.

А йор гейт фарбай, дос цвейте кумт, Кумтун гейтун фаршвиндт —

Ун с’из ди тохтер геваксн шнел Ун шланк, ви а сосне ин винт.

Ун с’гот гешмейхлт дер алтер ид,

Вен с’гот геклапт ин дер тир Дер фрилинг мит а бинтл без,

Вое эр гот гебрахт фар up.

Ун с’гот гешмейхлт дер алтер ид,